Галимов Брячеслав - Демоны острова Пасхи
Кане, дождавшись, когда она успокоится, сказал ей:
– Напрасно ты стараешься, Кахинали. Ты называешь меня умным, а разговариваешь со мной, как с безумцем. Ты хочешь, чтобы я на жестокость вождя Аравака ответил еще большей жестокостью, чтобы я пролил больше крови, чем вождь, чтобы я внушил людям ужас, больший, чем Аравак, чтобы я проявил больше злобы и коварства, чем он – а так оно и будет, по-иному нельзя победить в этой неправедной войне. Но я не желаю быть злым, коварным и жестоким, и никогда не стану преклоняться Богу Войны. Демоны, которым ты так преданно служишь, не овладеют мною; у меня есть мои добрые боги, у меня есть мой народ, у меня есть моя любовь, моя Парэ.
– Да, да, твоя Парэ, – перебила его старуха. – Так позаботился бы о ней: как считаешь, что сделают с девой, которая сначала посвятила себя богам, а потом предала их? Ты готов, как я вижу, погибнуть за людей, – а ее тоже обрекаешь на гибель? О, она умрет не сразу, – Аравак заставит ее долго мучиться, дабы показать всем, как он карает клятвопреступников и святотатцев! И отец ей не поможет: Баира ослаб настолько, что не сможет помешать вождю… Так ты отдашь свою Парэ в руки Араваку?
– Но я надеялся, я думал… – растерянно проговорил Кане.
– Ты надеялся, что она не узнает, где ты находишься, не забеспокоится, когда ты вечером не вернешься к ней, не побежит тебя разыскивать? – лицо колдуньи расплылось от удовольствия. – Ох, сын рыбака, я так давно живу на свете, что уже умерли все черепахи и попугаи, которые родились со мной в один день, но мне по-прежнему не скучно в этом мире! Да и можно ли скучать, видя, как человек усердно заделывает щели в стенах своего дома, чтобы спастись от сквозняка, но оставляет при этом настежь распахнутыми окна и двери. И так всегда, и так всегда… Ну, не смотри на меня с такой ненавистью, Сын Большой Птицы, пожалей старуху, не обращай внимания на ее болтовню! Что касается Парэ, знай, – ей известно обо всем, что произошло в Священном поселке в ваше отсутствие. Я не буду выдавать ее тайну, но кое-кто наведывал твою Парэ, – также как кое-кто наведывал тебя… Сегодня настало время вам обоим покинуть ваше ущелье; ты принял решение отдать себя на суд, и она приняла такое же решение, – а что тут удивительного, сердца влюбленных бьются рядом и в разлуке, – а уж когда они вместе, то наполнены одной болью и одной радостью… Ага, вот я слышу, как Парэ идет сюда. Я удаляюсь, Сын Большой Птицы, а ты обдумай все хорошенько. Хочешь верь, хочешь не верь, но ты мне нравишься, и я не хочу, чтобы Аравак убил тебя… Смотри, твоя Парэ бежит по тропинке, там, за кустами!
Кане оглянулся, и в тот же миг уловил еле ощутимое движение за своей спиной. Он посмотрел на поваленное дерево, на котором сидела Кахинали: колдунья исчезла, но ему показалось, что над лесом вспорхнула черная птица. Кане потряс головой, чтобы избавиться от наваждения, – и еще через мгновение услышал голос Парэ:
– Ты здесь? Как же так… А почему ты не охотишься?
– Парэ! Моя Парэ! – вскричал он и заключил ее в объятия.
– А я… Я хотела… Я собиралась… – жалобно залепетала она и заплакала.
– Не говори ничего, я все знаю. Ты шла в Священный поселок, чтобы предстать там перед судом и тем самым окончить войну на острове, – сказал Кане, гладя и утешая ее. – Ах, Парэ, Парэ, на что же ты надеялась?
– Но откуда тебе известно про войну на острове и про все остальное? – спросила она, утирая слезы.
– Пусть это останется нашей маленькой тайной, – отвечал он. – Я знаю, что кое-кто наведывался к тебе, и могу сказать, что кое-кто наведывался и ко мне… Сегодня ты решила, что не можешь отсиживаться больше в ущелье, и я решил так же. Что удивительного, – ведь наши сердца наполнены одной радостью и одной болью.
Парэ прижалась к нему и замерла.
– Может, останешься? – сказал Кане, поглаживая ее волосы.
– Нет, я с тобой, – возразила она. – Мы будем вместе, до конца.
– Ну, до этого еще не скоро! – бодро произнес Кане. – Боги не дадут нам погибнуть. Ты, дочь верховного жреца, дева из Дома Посвященных, должна это понимать.
– Я понимаю, – Парэ улыбнулась ему и крепко взяла Кане за руку. – Что же, пошли?
– Пойдем, и ничего не бойся, все будет хорошо.
Каменные идолы
Второй посев урожая был связан с очередными праздниками на острове. Их первые дни были посвящены воде. Плодородной земли на острове не хватало: большая его часть была покрыта лесами, прибрежные и центральные области занимали скалы и горы, а на остальной территории плодородные участки почвы чередовались с теми, которые состояли из песка и камней. Поля, поэтому, находились в разных местах, иногда в безводных; между тем, Бог Дождя имел капризный характер и поливал землю из своих небесных источников не сообразуясь с потребностями хорошего урожая. Островитянам приходилось брать воду из родников и ближайших рек, для этого существовали оросительные канавы. Но их приходилось постоянно поддерживать в порядке, так как они осыпались, размывались бурными дождями, а бывало, что вода просто уходила из родников, или быстрые реки вдруг меняли свои русла.
Отсюда на острове существовал старый обычай: перед посевом второго урожая батата собираться соседям и помогать друг другу в ремонте старых оросительных канав или в сооружении новых. При этом каждый хозяин, к которому приходили на помощь, в благодарность устраивал угощение для соседей, – и оно перерастало в общий праздник, праздник воды.
Распорядок его был следующий: вначале женщины приносили работникам разные легкие кушанья; хмельного не брали в рот до того, как выроют канаву. Когда она была выкопана, хозяин с молитвами отводил воду из источника на поле, – и лишь после этого все соседи, высказав хозяину поздравления и добрые пожелания, садились вокруг разложенных на земле скатертей с пищей и хмельными напитками. После пиршества юноши играли на флейтах из кости горного орла, а все остальные пели и танцевали.
Праздник второго посева начинался после праздника воды. Рано утром люди собирались в гостях у какой-нибудь семьи, и женщины готовили в складчину обильное угощение, которое должно было показать, как хорош был первый урожай, и что того же ждут и от второго. Пока гости кушали, женщины бесшумно выходили во двор и с наполненными кувшинами залезали на крышу жилища или на стену ограды. Едва мужчины покидали дом, как женщины поливали их водой, – это должно было очистить земледельцев от грехов, без чего сажать батат было нельзя. Все селенье наполнялось смехом и весельем, особенно радовались дети.
Облитые водой мужчины готовили мотыги, лопаты и грабли, а хозяин дома выносил поднос, наполненный перетертым бататом, и посыпал бататную муку на правое плечо старосты деревни, чтобы благополучие и счастье не покидали ее жителей. Затем все шли строем, храня торжественное молчание, на поля, а впереди шествовал староста, который нес в руках вылепленную из глины фигурку Матери-Земли. Ее помещали на особом столбе посреди полей, молились ей, просили о покровительстве, подносили дары, – и потом дружно приступали к посадке батата. Работа кипела и быстро подходила к концу; затем начинался праздник – вновь играла музыка, звучали песни, а танцы не прекращались до поздней ночи.
