Владимир Санин - Новичок в Антарктиде
Калейдоскоп одного дня
На станцию медленно, но верно надвигался жилищный кризис. Шестнадцать человек — личный состав старой смены — с грехом пополам размещались в своих четырех комнатках; на сегодняшний день на той же площади нас живёт уже двадцать два, а через неделю, когда придёт санно-гусеничный поезд, будет около сорока.
— Может, повесим табличку: «Местов нет. Ближайшая гостиница в Мирном»? — шутил Борис Сергеев. — Придётся, Семеныч, расти вверх, приваривать второй ярус.
Утром, проснувшись, Валерий привычно вздохнул: наш медпункт выглядел безобразно. На нижних нарах спал я, диван доктор сдал новому коечнику, Алику Миклишанскому. Повсюду разбросаны чемоданы, вещевые мешки, каэшки, унты…
— Санинспекцию бы сюда… — с мечтательным ужасом проговорил Валерий.
— Кощунство! А что, если мы сегодня…
— …объявим аврал? — хмыкнул Алик. — Вымоем пол?
— Ну конечно!.. Нет, сегодня не выйдет. Давайте завтра, а?
Мы охотно согласились. Завтра так завтра. Мыть полы всегда лучше завтра.
— Потому что сегодня до обеда, — разъяснил Валерий, — Семеныч разрешил мне — ей-богу, не вру! — заняться медициной.
Сказано с лёгкой иронией. Когда мы прилетели на Восток, Сидоров категорически запретил Валерию принимать участие в тяжёлых работах: доктор всегда должен быть наготове. Но жизнь опровергла эту правильную, но нереальную теоретическую установку.
— Валера, ты свободен? — слышалось по десять раз на день.
И с утра до ночи доктор был занят именно на тех работах, которые ему категорически запрещались. Прилетали самолёты — «Ельсиновский, на выход!»; нужно притащить продукты, поставить на крышу антенну — «Док, будь другом!»; идёт монтаж домика — «Валера, без тебя ничего не получается!». А что прикажете — сидеть в медпункте и ждать, пока кто-нибудь не чихнёт? И Валерий, стараясь не думать о своей обширной научной программе, превратился на время в разнорабочего — и какого! Бригадиры погрузочно-разгрузочных бригад готовы были отдать свою бессмертную душу, лишь бы заполучить доктора, мощного и безотказного, как хороший трактор.
— Потерпи, Валера, — утешал его Сидоров, — вобьём последний гвоздь, отправим в Мирный сезонников, останемся одни — и тогда издам по станции приказ: «С сего дня каждый восточник отдаётся в распоряжение доктора В. И. Ельсиновского в качестве подопытного кролика». Можешь простукивать нас, резать, вскрывать, жарить на медленном огне — никто не пикнет. Годится? Считай, что первый научный материал я тебе уже подкинул, из моей истории болезни можешь в два счета монографию соорудить!
Сегодня, однако, Семеныч подарил доктору несколько часов свободного времени и обязал указанных в графике товарищей явиться на обследование. Ради такого праздника Валерий велел нам рассовать по углам вещички и с гордостью облачился в белый халат. Медпункт, до сих пор напоминавший ночлежку из «На дне», сразу преобразился, словно к нам, погрязшим во грехе и беспорядке, снизошёл ангел в белых одеждах. Брезгливо отбрасывая ногой унты и прочие случайно попавшие в рай предметы, Валерий расчистил место, установил электрокардиограф и нежно погладил его, как гладят обиженную недостатком внимания любимую собаку.
— Начнём с вас, Маркович. Раздевайтесь, ложитесь и замрите!
Результаты исследования моего организма вызвали у доктора некоторую озабоченность. Если судить по первой кардиограмме, я был совершенно здоров, по второй — уже умер.
Вопросительно взглянув на меня, Валерий решил отбросить вторую версию — видимо, потому что ни разу не видел покойника, который ухмыляется и подмигивает. Пришлось начать все сначала. Третья кардиограмма, однако, констатировала у меня предсмертные судороги, и Валерий, вздохнув, отправился на поклон к Тимуру — мастеру на все руки.
— Это я мигом, — через минуту приговаривал Тимур, разбирая аппарат, — тебе повезло, док, что ты обратился ко мне!
Рядом с кают-компанией, в крохотной проходной комнатушке, сплошь заставленной приборами, склонились над столами Саша Дергунов и Коля Фищев. Как и все метеорологи на полярных станциях, Саша задыхался от недостатка времени и на мои вопросы отвечал невпопад. Зато Коля, который обрабатывал полученные от радиозонда сведения, при моем появлении оживился и вытащил шахматную доску.
— Прибыл ответ? — спросил я.
— Пешка на а4, — кивнул Коля. — На наш следующий ход конь ф6 они готовы пойти слоном на е2.
Мы погрузились в раздумье. Московские художники уже на пятом ходу уклонились от теоретического варианта. А это значит, что они либо такие же пижоны, как мы, либо, наоборот, хотят нас запутать.
— Говорили с Семенычем? — спросил Коля.
— Не соглашается…
Несколько дней подряд я пытался вырвать у начальника разрешение на одну авантюру. Дело в том, что я хорошо знаком с Михаилом Талем (о чём гроссмейстер, возможно, и не подозревает): лет десять назад я брал у него интервью для радиопередачи «С добрым утром!». Миша — а тогда это юное шахматное чудо позволяло себя так называть — обладал отличным юмором, и я не сомневался, что он охотно примет участие в невинном розыгрыше. Идея была такая. Мы посылаем Талю радиограмму, в которой раскрываем все карты и предлагаем ему играть за Восток, против художников. Те, разумеется, будут разгромлены, поднимется шум, наша вечнозелёная партия прогремит на весь мир, а мы, вдоволь посмеявшись, раскроем мистификацию. К сожалению, Василий Семеныч счёл идею сомнительной и зарубил её на корню.
— Какой розыгрыш пропадает! — огорчился Коля и неожиданно ухмыльнулся. — В почте таится масса неиспользованных возможностей. Когда я учился в ЛАУ,[8] мы славно разыграли одного курсанта. У него, в общем-то неплохого парня, был один недостаток: он очень любил хвастаться своими победами: «Я, мол, такой и сякой, для ихней сестры неотразимый!» Ладно. Написали мы ему письмо якобы от девчонки, которую он еле знал: «Умираю от любви, жду вечером в субботу по такому-то адресу, буду одна. Навеки твоя» и прочее. Смотрим — клюнул. Весь день гладился, отмывался, душился и с упоением читал желающим письмо. Хорошо. К вечеру укатил по указанному адресу — черт знает куда, километров за сорок от Ленинграда в какую-то деревню. Мы ждём, не спим — кому охота терять такое удовольствие? Вернулся он ночью, промокший до нитки, грязный, в разорванных штанах — противно смотреть. До утра спать ему не давали — расскажи! Признался, что заблудился, стучал в несколько домов, и какой-то псих на него собаку натравил. И что вы думаете? Перевоспитали!
Колю я всегда слушал с наслаждением. Рассказывая весёлые истории, запас которых был у него неисчерпаем, он сам не смеялся, и лишь в его голубых и мягких, огромных, как у девушки, глазах дрожал смех. Коля являлся одним из членов-учредителей нашего филиала «Клуба 12 стульев» и активнейшим участником чаепитий, частенько превращавшихся в «вечера устного рассказа».
