Евгений Симонов - День пришел
А ночь идет… Не скоро еще до утра… Здесь, по леднику, всегда поднимаются к Местиатау. Какая-нибудь группа обязательно наткнется на рюкзак. Усиков, конечно, оставил его у трещины, чтобы отметить место падения. Идут альпинисты и видят: лежит одинокий рюкзак. А рядом — никаких следов бивуака. И ни души поблизости. Естественно, остановятся, начнут поиски.
А ночь шла, медленно тянулись минуты и часы. Скованный холодом, одеревеневший, Рябихин впадал по временам в безразличие. Тогда он был не в силах шевельнуться, мысли расплывались. Возникали какие-то обрывки фраз, лица, события.
«Что такое? Что это рядом зашуршало в темноте?»
— Кто там?
«А-а-м», — уныло и протяжно отозвалось эхо. Рябихин затаил дыхание… Ничего! Осторожно, стараясь не пошевелиться, прислушался. Снова странные, шаркающие шаги. Он наклонил голову… и беззвучно рассмеялся. Набухшая от влаги куртка за ночь обмерзла, покрылась ледяной коркой. Время от времени по ней скатывались льдинки, и обостренный слух почти непроизвольно улавливал это шуршание, а воображение превращало его в шаги.
Снова стало тихо.
Новый шорох заставил Рябихина встрепенуться. Нет, на этот раз он донесся сверху, оттуда, где, как он помнил, свешивались самые длинные сосульки. Он поднял голову, вслушиваясь, и увидел их. Увидел! Значит, ночь кончилась. Вверх, и вниз, и в стороны уходили сероватые грани льда. И по одной из них бежали светлые волны солнечных лучей. День пришел!
Но день, видно, хмурый: вчера было светлее. Неужели наверху снегопад, буран? Он снова прислушался. Шорохи слышались все более явственно, возникая и исчезая. Откуда эти звуки здесь, в глубинах ледника? Он вспомнил о движении льда, когда с утренним теплом начинают стремиться вниз замерзшие ночью воды, когда под напором текущих сверху масс воды рвется многометровая толща льда. Когда… Он снова уловил какое-то глухое, нарастающее движение. Да это же голоса! Нет, чепуха, послышалось. Самообман… Слуховой мираж… Нет, нет, опять!.. Он приложил руку ко рту и отчаянно вскрикнул:
— Я здесь! На помощь!
Он снова обрел голос и кричал громко, как только мог, кричал, как кричат горцы и альпинисты, ударяя ладонью по губам, и голос тогда дрожит и вибрирует, как звук рога. Он кричал, пока силы не покинули его и он замолк.
— Видите, товарищи, совсем свежая трещина, — явственно различил он слова, и сердце его тревожно заколотилось.
— Товарищи! — крикнул Михаил. — Я же здесь!
— Сюда! — услышал он тот же повелительный голос. — Все сюда! Он здесь! Кричит — значит, живой!
Михаил стоял неподвижно, весь обратившись в слух. Спасен! Он дрожал при одной мысли об этом. Спасен! Все, что было, — позади.
В ледяной щели показались кошки, кто-то, перегнувшись, крикнул:
— Иду к тебе! Ты ж меня знаешь: я Надеждин!
И Михаил увидел загорелое лицо и веселые глаза, глядевшие на него дружелюбно и пытливо.
— Дальше не лезьте, — предупредил Рябихин. — Вдвоем не поместимся, тесно, а ниже — вода.
— А у тебя, герой, хватит сил привязаться?
— Попытаюсь! Что выйдет…
Надеждин сказал товарищам несколько слов, которые Рябихин не расслышал, и веревка пришла в движение. Вот она наконец… Надо осторожнее действовать руками. Он висел, запрокинув голову, жадно глядя на отверстие, из которого медленно выползала новая веревка.
Потом он тревожно моргнул… Перед глазами поплыла мутная пелена, застилая все кругом. Потом он понял, что различает отверстие, и брызги солнца на зелени льда, и даже колебания веревки. Но улавливал все это каким-то непонятным образом, словно в забытьи.
— Да ты не волнуйся, Рябихин, — услышал он голос Надеждина, спокойный и вместе с тем властный. — Успокойся. Ведь ты спасен. Уже спасен! — Надеждин видел, как беспомощно шарят по воздуху, как дрожат руки альпиниста. — Делай все осторожненько!..
Сложив рупором ладони, Надеждин что-то скомандовал, веревка натянулась, пошла.
Михаил успел заметить огромные сосульки, задел плечом ледяной навес, и нестерпимо яркий свет хлынул в лицо, словно ударил по глазам.
Люди… Лица… Море улыбающихся лиц затопило весь ледник. Он не видел ничего, кроме света и людей. Ослепительного, льющегося на него света и обступивших его радостных людей. Все улыбалось, все сверкало. Как хорошо! Он не успел сделать ни одного движения, как чьи-то руки быстро отвязали веревку; кто-то провел ножом по смерзшейся шнуровке и бережно снял ботинки; кто-то поднес к губам кружку горячего какао. Как это водится в альпинистской семье, не было ни лишних слов, ни пререканий: все шло быстро, споро, как бы само собой.
— Товарищи! Ребята! — только и мог прошептать Михаил. Он уже лежал на подостланной палатке и машинально жевал шоколад, ощущая сильный запах спирта.
— Растирайте его, растирайте хорошенько, — услышал он высокий, звонкий голос, — прорабатывайте каждую мышцу… На чем нести? Пусть лучше пойдет сам. Ему нужно размяться.
Он повернулся и увидел румяное лицо и большие серые глаза Екатерины Карпухиной, врача альпинистского лагеря. В руке ее был пузырек со спиртом, в другой — широкий бинт.
Ему помогли дойти до скалы, к которой он шел вчера. Шел и провалился. Он виновато оглянулся по сторонам, и только теперь его глаза смогли выделить знакомые лица. Глеб Огурцов, начальник лагеря, высокий, белозубый, беловолосый гигант. Алексей Малинин, огненно-рыжий, в фетровой шляпе и круглых очках. Юрий Ротов, его инструктор и учитель, в шерстяной вязаной шапочке. Все они улыбались. Ни в чьих глазах он не заметил тени осуждения. А ведь на поиски поднялось, наверно, все ущелье: и свой лагерь и чужие лагери. Хотя ведь и «чужие» были здесь тоже «своими».
У скалы его закутали в спальный мешок. Забинтовали руки. Дали коньяку. Он съел грушу: сочную, мягкую, ароматную. От шпротов, грудинки, галет отказался: «Не сейчас». Он сидел, откинувшись на камень, ощущая, как покидает его холод, которым было сковано все тело. Надеждин поднял руку. Три ракеты ушли к небу, и за последней из них, словно за кометой, долго еще тянулся дымный хвост.
— Вызываем всех, всех, всех! Объявляем прекращение спасательных работ… — сказал в микрофон Лев Дмитриевский, спокойный вологжанин, начальник спасательной станции ущелья. — А ты, парень, молодец, что не сдался. Я не утерпел: слазил в трещину поглядеть твое убежище. Больше туда не тянет! Но как это твой дружок догадался рюкзак от трещины унести? Ведь мы с ночи весь ледник прочесываем.
Рябихин проспал весь день, и ночь, и еще полдня. Доктор Карпухина с явным удовольствием вслушивалась в его дыхание: ровное и чистое, словно ход хорошо отрегулированных часов.
