Владимир Санин - В ловушке
— Не пей больше, Сережа.
— Сегодня коньяк для меня — вода. Улыбнись, прошу тебя. Будь как на той фотокарточке, которая на обоих полюсах со мной прозимовала.
— Ты любишь ее, а не меня, твоя жизнь прошла с ней… Мы женаты пятнадцать лет, из них дома ты был четыре с половиной года.
— Четыре года и восемь месяцев, родная моя Пенелопа.
— Я не Пенелопа, Сережа. Пенелопа сделала ожидание своей профессией. Она могла это себе позволить, ей не надо было спешить на работу, бегать в кулинарию и кормить детей.
— Но ты же знаешь…
— Знаю… Знаю все, что ты скажешь. И призвание, и наука, и высокие широты…
— Через это я уже прошел, дорогая. Но Восток…
— И это знаю… Я сто раз обмирала по ночам, когда представляла тебя там, в этой космической стуже. Да, Восток — твое детище, Сережа. Но ведь, кроме этого детища, которое можно законсервировать, у нас есть двое детей, которых законсервировать нельзя… И самое грустное для них, что я все понимаю и не лягу у порога, чтобы удержать тебя.
— Спасибо.
— Нынешний год високосный.
— Это так важно?
— На один день больше ждать.
— Один день!
— Не день, сутки. С каждым годом все тяжелее, Сережа… Наверное, возраст.
— Ты для меня всегда двадцатилетняя.
— Только для тебя.
— Этого мало?
— Много. — Вера взъерошила ему волосы. — Очень много… Другой судьбы у нас уже не будет.
— Тебе не повезло, ты полюбила полярника… Ну вот, наконец-то ты улыбнулась.
— Знаешь, еще в детстве, совсем девчонкой, я загадала однажды: если завтра кончатся дожди и будет солнце, моя жизнь сложится счастливо.
— И наутро были дожди?
— Солнце встало, Сережа.
— Я вернусь и больше тебя не оставлю.
— Не обманывай себя, тебе, как белому медведю, нужен снег. Такова уж, видно, моя участь на этой земле — ждать и дни считать. Налей мне тоже, я хочу быть пьяной. Иначе я сейчас же разревусь. За что будем пить?
— Помнишь, ты дала мне на Льдину маленький томик стихов? Там были такие слова: «Как будто бы железом, обмакнутым в сурьму, тебя вели нарезом по сердцу моему».
— Сережа, я немедленно разревусь. За что будем пить?
— За твое долготерпение, дорогая. За твою любовь.
— Ну, хорошо. Будь здоров.
Два друга
Семёнов проводил Веру ночным поездом — утром ей на работу. Договорились, что на субботу и воскресенье он будет прилетать в Москву.
— Полных восемь дней вместе! — бодро подсчитал он.
— Если украдешь у меня хотя бы один из этих дней…
— Пусть меня забракует медкомиссия! — поклялся Семёнов.
— Хорошо бы… Смотри, если на небе есть бог — он слышит!
А утром из Москвы прилетел Гаранин.
— Что случилось? — войдя в номер, спросил он.
— Ничего особенного. — Семёнов продолжал водить по щеке электробритвой. Раздевайся, будем завтракать.
— Надеюсь, ты меня вызвал срочной телеграммой не для того, чтобы вместе позавтракать?
— В частности и поэтому. — Семёнов продул бритву, сполоснул лицо. Словно гора с плеч свалилась — Андрей приехал!
— Я обещал Наташе и сыну, что к вечеру вернусь, — выжидательно глядя на Семёнова, сказал Гаранин.
— К сегодняшнему вечеру?
— Конечно.
— Образцовый муж и отец! — похвалил Семёнов. — Пошли.
В буфете они взяли шипящую яичницу на сковородках, сосиски и кофе.
— Ну? — не выдержал Гаранин.
— Ты ешь, ешь, пока не остыло.
— Да говори же, какого черта!
— Боюсь испортить тебе аппетит.
Давясь, Гаранин проглотил яичницу и сосиски.
— Ну, бей, — потребовал он. — Потерял отчет о дрейфе?
— Если бы… — вздохнул Семёнов.
— Что-нибудь… со Льдиной?
— Тьфу-тьфу, не сглазить бы, все в порядке… Принято решение расконсервировать Восток.
— Когда?
— В эту экспедицию.
— Кто идет начальником?
— Я.
— Так… А заместителем?
— Ты.
Гаранин молча допил кофе.
— Где Вера?
— Вчера проводил домой. Еще выпьешь?
— Пожалуй.
Семёнов принес еще две чашки кофе.
— Как твои? — спросил Семёнов.
— За двое суток еще не разобрался. Наташа здорова, у Андрейки была корь. Сегодня должен пойти в школу.
— Вера говорила — отличник.
Гаранин кивнул.
— Что в Институте?
— Шум, кавардак, неразбериха. «Обь» уходит десятого ноября, и, как всегда, ничего не готово.
— Почему прислал телеграмму, а не позвонил?
— Наташа тебя бы не отпустила.
— Думаешь, соглашусь?
— Надеюсь.
— Напрасно.
— Поживем — увидим.
Они возвратились в номер, уселись в кресла, закурили.
— Люкс, — осматривая мебель, заметил Гаранин. — Даже с телевизором.
— Здесь и будем жить.
— Ты — будешь. Я сегодня же улетаю домой.
— Никуда ты не улетишь.
— Почему ты так решил?
— Потому что вечером нас ждет Свешников.
— Тебя он ждет, а не нас!
— Отпустишь меня на Восток одного? — сделав глубокую затяжку, спросил Семёнов.
— Знаешь, кто ты?
— Ну, кто?
— Грубый шантажист! — Гаранин встал и прошелся по номеру. — Представляешь, с каким лицом я скажу Наташе и Андрейке…
— Хорошо представляю. — Семёнов кивнул. — Не забыл со вчерашнего дня.
— Мне хочется тебя отлупить!
— Пожалуйста, даже пальцем не шевельну.
Гаранин уселся в кресло и задумался.
— Ты твердо решил?
— Восток, Андрей! Восток!
Гаранин невесело усмехнулся.
— Когда, говоришь, уходит «Обь»?
— Десятого ноября.
— Через тридцать четыре дня.
— Если считать сегодняшний — тридцать пять.
— Люди подобраны?
— Ждал тебя.
— Тогда чего время терять, давай прикидывать.
Семёнов встал.
— Ну, Андрей, вовек не забуду! — Он подошел к шкафчику, вытащил початую бутылку коньяку. — По рюмочке — за Нее, за Удачу?
— А что Георгий Степаныч говорил? — проворчал Гаранин. — «Днем лучше два раза поесть, чем один раз выпить».
— Легок на помине, — Семёнов улыбнулся. — Свешников его вчера цитировал: «Товарища по зимовке выбирай…
— …как жену выбираешь», — закончил Гаранин. — Эх, ты, бродяга…
— От бродяги слышу! — весело огрызнулся Семёнов.
— И почему тебя тогда медведь не слопал? — Гаранин сокрушенно развел руками. Фанатик чокнутый! Разрушитель семейного очага!
— А кто меня воспитал? — перешел в наступление Семёнов. — Кто учил, что сначала дело, а потом личная жизнь? Кто десять лет назад Свешникову посоветовал Семёнова в начальники выдвинуть?
— Себе на голову, — вздохнул Гаранин — Ладно, закажи-ка мне Москву… В цирк билеты купил, Андрейка обнимал!.. Как с Наташей говорить…
