Георгий Чиж - К неведомым берегам
— Холопам везде хорошо, — говорил конопатчик Ванька Шитов. — Эй ты, холопья шкура! — крикнул он и дернул за рубаху вошедшего в кубрик егеря Ивана.
Егерь резко отмахнулся, и Шитов полетел навзничь, гулко ударившись головой о переборку.
— Чего ощетинился? — примирительно сказал конопатчик. — Дома-то ведь все мы холопы: в холопской стране живем.
— Подлинно, — согласился плотничный десятник Гледянов. — Сегодня ты, скажем, холоп своего барина, а завтра… Хочет он из тебя, барин-то, помещик, — своего лакея сделает, хочет — в рекруты отдаст али на оброк пустит.
— А он, барин-то, разве не холоп? — спросил егерь и сам ответил: — Тоже холоп, только перед другим барином или там вельможей. А тот тоже холоп перед царем. Вон, к примеру, министр морской Чичагов — большой барин, а не понравился царскому величеству, сорвал с него эполеты да по мордам и — в равелин. Вот те и министр, кому жаловаться?
— Здесь, говорят, вольготно — народ сабсим свабодный, — заметил черненький татарин Розеп Баязетов и вздохнул.
Егерь расхохотался:
— Здесь еще хуже… Тут, брат, и пашут и сеют на черных невольниках, на неграх африканских. Привозят их сюда, как скотину, и продают. Я-то знаю, видел на рынке…
Разговор о торговле невольниками шел и в кают-компании.
— Какой это ужас! — возмущался Резанов. — Их силой отрывают от своих семей, везут, как скот, в темных и нечистых трюмах в Рио-де-Жанейро, а отсюда развозят по всему берегу. Вы все видели этих жертв алчности, продаваемых за сто пиастров. Покупатели заглядывают им в зубы, как цыгане лошадям. И кормят их, как скотину: раз в день сунут общую чашку маниоки, и все. А при продажах бессердечно разлучают детей с отцами и матерями, жен и мужей…
— Во время нашего пребывания в загородной резиденции губернатора, продолжал Резанов, — негры убили там по соседству жестокого плантатора, а затем заявили, что они знают о неминуемой для них смерти, но они предпочитают смерть своему тягостному существованию. Сто пятьдесят тысяч! Подумайте, сто пятьдесят тысяч людей ежегодно продаются и покупаются в одной только Бразилии. И это в наш просветительный век!
Однако Бразилия скоро была забыта.
В три недели благополучно добрались до широты мыса Сан-Жуан. Похолодало, помрачнело, подул жестокий противный ветер со шквалами и градом. Температура упала до пяти градусов. Приходилось все время подсушивать платье, постели, парусину, для чего назначался после каждой вахты специальный нарочный. На нижней палубе каждый день разводили огонь. Шквал налетал за шквалом, а 14 февраля море напомнило о бурном проливе Скагеррак. Не успели закончить уборку парусов, как разорвало кливер. В каютах оборвались все привязи и скрепы, и вещи беспорядочно катились по покрытому водой полу. Кругом булькало, хлюпало; казалось, корабль распадется и вода хлынет через все образовавшиеся щели. Волны хлестали через верхнюю палубу, в трюме что-то тяжелое зловеще перекатывалось с места на место. Корабль ложился набок и медленно поднимался, как будто в последний раз.
Шторм свирепствовал трое суток. Матросы выбились из сил. Всем было не по себе, а неморяки просто пали духом, когда на «Надежде» в носу появилась течь. Пришлось на веревке спускать за борт плотника, который нашел поврежденную доску внешней обшивки и укрепил ее железным листом. Шесть дней благодаря резкому ветру нельзя было сдвинуться с места. Сан-Жуан все время торчал перед глазами каким-то постоянным укором.
«Неву» потеряли, не помогли ни пушечные выстрелы днем, ни фальшфееры ночью — она не отвечала. От постоянной сильной качки течь на «Надежде» усилилась настолько, что воду приходилось почти непрерывно откачивать помпами.
К началу апреля потеплело. Начались различные работы: парусники чинили старые паруса для пассатных ветров, чтобы сберечь новые, более крепкие, для дурной погоды в северных широтах; кузнец готовил ножи и топоры для мены с островитянами, артиллеристы сушили порох. Гвардии поручик Толстой развлекался ружейной пальбой. Коцебу прилежно читали все, что находили в библиотеке о Вашингтоновых и других, лежащих на пути, островах, усердно учились. Бойко говорил по-немецки егерь Иван, крепостной графа Толстого, вызывая своей любознательностью и способностями восхищение Тилезиуса и Лангсдорфа.
— Работы Ивана изумительны, — говорили они Толстому. — У него чутье художника-зверолова, его чучела — как живые. Вы должны отпустить его на волю и дать возможность учиться.
Толстой отмалчивался, но был доволен.
Крузенштерн обдумывал изменение маршрута. Правда, июнь, июль и август можно было употребить на плавание по Тихому океану с целью новых открытий и после этого идти в Японию. Но Камчатка ждала нужнейших ей материалов и продовольствия; товары залеживались и портились. Грузы компании не были застрахованы. Крузенштерн решил переговорить с послом.
— Николай Петрович, я хочу предложить вам изменение маршрута, — сказал он, входя в каюту Резанова.
— Что так? — спросил Резанов. — До сих пор об изменениях маршрутов вы не только не спрашивали меня, но даже и не уведомляли, и, по правде сказать, как следует я и не знаю, куда мы сейчас путь держим и какие сроки преследуем.
— Идем мы сейчас к Вашингтоновым или Маркизовым островам, ибо рандеву с капитаном Лисянским назначено у острова Нукагива. Далее Сандвичевы острова и затем Япония…
— Ну что ж, хорошо, благодарю вас. Чего же вы теперь хотите?
Крузенштерн привел свои соображения о целесообразности идти не в Японию, а к Камчатке.
— Я мог бы принять ваш план, Иван Федорович, в одном только случае, если бы такого изменения маршрута требовало прежде всего состояние обоих кораблей или по крайней мере «Надежды».
— Об этом я вам не докладывал, — сумрачно ответил Крузенштерн, — но это само собой подразумевается. Ремонт кораблей необходим.
— В таком случае я согласен, а об убытках или интересах компании позвольте уж и теперь и в будущем заботиться мне самому…
5. Мятеж на Ситхе
В это смутное время смелый, но слишком доверчивый и простодушный начальник Ситхинской крепости Василий Иванович Медведников так оценивал свое положение в одном из писем Баранову: «Тойон Котлеан — верный нам человек Он сам признавался, что хотел заколоть нас и много раз таскал с собой нож. Я теперь ему помогаю, чем могу, часто принимаю и угощаю. Плоды есть, он старается изо всех сил: вашему Кускову и его алеутам показал не знаемую нами тесную бухту, в которой, как стаи водяных птиц, густо были рассеяны черные головы бобров. Колоши по собственному желанию помогали промышленным бить бобров, а для себя даже ничего не просили. Живем дружно».
