Игорь Зотиков - Я искал не птицу киви
Не переводя, я передал желтоватую полоску бумаги радисту, он — своим начальникам. Все мы радостно переглянулись. И мы пошли в соседнюю комнату пить кофе, и молоденький, щуплый, в очках парнишка, с которым мы просидели не вставая более двенадцати часов, американский матрос-радист, по имени Дан, сказал мне, улыбнувшись: «Вы знаете, сэр, ради одного сегодняшнего дня стоило завербоваться на флот. Я просто счастлив»…
Через час самолёт начал свой долгий путь обратно. На борт он взял пятерых тяжело раненых полярников и нашего врача. Под утро стало известно, что состояние больных настолько тяжело, что самолёт лишь дозаправится в Мак-Мёрдо, сменит экипаж и сразу полетит в Новую Зеландию «Ни за одного нельзя поручиться, что он долетит туда живым», — кончалась одна из телеграмм с борта самолёта.
— Доктор Зотиков, не могли бы вы прервать свои работы здесь и отправиться с самолётом, чтобы помочь своим соотечественникам? Оказалось, что ваш врач не говорит по-английски, а из наших никто не говорит по-русски, — сказали мне под утро, за час до посадки самолёта в Мак-Мёрдо.
— Конечно, могу, — ответил я, надел что попало из полярной одежды полегче, и стоявший уже наготове вертолёт помчал меня на аэродром.
Когда самолёт с ранеными на борту сел в аэропорту Данедина, я узнал Новую Зеландию ещё с одной стороны: как страну, которая может полностью отбросить формальности, если того требуют обстоятельства. Самолёт ещё рулил по дорожке, когда пол в задней части его фюзеляжа начал медленно опускаться вниз, открывая широкий выход. В образовавшийся яркий просвет было видно, как в хвост самолёту уже пристроилась вереница таких знакомых белых машин с чёрными крестами на бортах: карет скорой помощи. Как только самолёт остановился — санитары взялись за дело, и через полминуты первая из машин, взвизгнув сиреной и вспыхнув мигающими огнями, уже рванулась в сторону, увозя двоих русских. Ещё через минуту унеслась вторая машина, за ней — третья. Ни паспортов, ни деклараций: «Потом, потом…»
Я оказался в последней машине с двумя нашими ребятами: оба лежат на носилках бледные, безучастные. От аэропорта до госпиталя километров тридцать. Опять справа и слева мягкие, покрытые яркой сочной травой холмы, речушки с ивами по берегам, тучные стада овец и коров на склонах. И воздух, удивительно влажный и полный ароматов — после абсолютно сухого, стерильного, без запахов воздуха Антарктиды. И все источает полный покой, такой странный после всего, что осталось позади. Удивительно, как действует на человека такая обстановка. И мои раненые — оба ещё час назад в состоянии, когда никто не мог поручиться, что они доживут до посадки, — вдруг открыли глаза и устало повернули головы к окнам. Блаженные улыбки забродили на их лицах. И благодарные глаза их говорили: они уже уверены теперь, что спасены, более того, почти здоровы. Один из них, который лишь недавно чуть дышал под капельницей, уже начал спрашивать и прикидывать, успеет ли он выздороветь, чтобы вернуться в Антарктиду до наступления зимы.
В госпитале все тоже пошло быстро. Сестры работали не только руками, но и улыбками, и лёд напряжения последних дней у наших ребят таял. Они лежали уже каким-то образом умытые и прибранные, заново перебинтованные и упакованные в гипс. Они вообще уже не выглядели, как люди, находящиеся в опасности. Только один из них — бортрадист Гариб Узикаев — не приходил в себя, не открывал глаз. У него был открытый перелом костей черепа, тяжёлая мозговая травма и, кроме этого, перелом многих рёбер и других костей.
В аэропорту Данедин нас встречал первый советник советского посольства в Новой Зеландии Анатолий Ботов. На другой день сюда же прилетел и временный поверенный в делах Владимир Иванович Азарушкин. Они прилетели сделать так, чтобы лечение наших ребят шло нормально, и утрясти все необходимые формальности.
Каждое утро я и наш врач Лева Голубев, который прилетел из Молодёжной с больными, начинали с посещения госпиталя, помогая врачам и сёстрам в разговорах с русскими пациентами. Больные быстро шли на поправку, только Гарибу не становилось лучше. И всё же он лежал такой чистенький, ухоженный, гладко каждый день выбритый. Сестры начали даже отпускать ему маленькие усики. Но главное, что меня при этом удивляло, — творческая изобретательность сестёр. Например, подходит одна из них, Кристина, и просит меня наговорить на её портативный магнитофон такие слова: «Гариб, проснитесь, проснитесь. Гариб, вы были больны, но сейчас выздоравливаете,… Гариб, вы среди друзей, в госпитале Новой Зеландии… Гариб, если вы слышите — откройте глаза, если не можете, сожмите их сильно несколько раз… Гариб, Гариб, проснитесь»… «А потом, сэр, не знаете ли вы, какую музыку, какие песни любит больше всего больной? Мы хотим, чтобы у него всегда играла музыка, которая ему приятна»,…
У Гариба в довершение ко всем его бедам началось ещё и воспаление лёгких, но Кристина не сдавалась. «Сэр, — говорила она мне, — научите меня произносить русские слова, которые мне нужны»…
И она старательно выговаривала за мной: «Открой глаза! Кашляй! Ещё!»… Получалось так странно и трогательно: «Касляй! Ессо!.. Отклой гласа!»…
Русские киви
Наши ребята лежали в госпитале в трех различных корпусах, самый дальний из которых находился в нескольких километрах от остальных. Поэтому казалось, что проблема переводчиков станет острой — мы не могли быть сразу в разных местах. Но уже через пару дней выяснилось, что, кроме нас с Левой, в Данедине говорят по-русски, интересуются Россией и посещают наших ребят, помогают им много людей русских или тем или иным путём связанных с ними. О некоторых из них я хотел бы немного рассказать.
В один из первых дней в Данедине Ботов познакомил нас с весёлой, черноглазой, с пышными тёмными волосами женщиной. Она крепко пожала наши руки и представилась на чистом русском языке:
— Лена Дергунова. Вице-президент местного отделения Общества Новая Зеландия — СССР.
Киви Лена, по национальности гречанка, родилась в Советском Союзе и до пятнадцати лет жила в Ташкенте. Потом вместе с родителями уехала в Грецию. Но тут началась война пришли немцы. Лена вступила в партизанский отряд. Перед концом войны попала в концентрационный лагерь. После окончания войны стала думать — что делать дальше. А тут объявление: требуются рабочие в Новой Зеландии.
Лена — то, что называется у нас «швея-мотористка», работает на небольшой фабрике по пошиву женского платья, её муж Женя — рабочий-литейщик на маленьком машиностроительном заводике.
— Хозяин им очень дорожит. Считает его одним из лучших своих рабочих, — рассказывала Лена с гордостью любящей жены. Женя стоял рядом — худой, жилистый человек с огромными, грубыми руками грузчика, ведь работа литейщика — наполовину переноска и переворачивание тяжёлых отливок и форм. Русский киви… Русые, ещё не седые волосы вразлёт. Застенчивая добрая улыбка:
