Леонид Платов - Предела нет
— Зачем нам такой? — сказали за его спиной.
— Профессору виднее.
— Но в машинах нет места.
— Его, может, еще и не возьмут.
— Надо было убраться отсюда вчера или позавчера. Я говорил Бангу.
— Приказ только что получен.
— Я слышал, проселочные дороги забиты битком. Доберемся ли к утру до Амштеттена?
— О, черт! Да двигай же ты ногами, лагерная падаль!
Добравшись до винтовой лестницы, Колесников споткнулся. Протянуть время! Понять, что происходит! На ходу перестроить план!
Но пинками его подняли с пола.
Толкаясь и переругиваясь, эсэсовцы принялись втаскивать его со ступеньки на ступеньку.
Снизу окликнули с раздражением:
— Грюнер!
Торопливо-бестолковое восхождение приостановилось.
— Что вы делаете? Возитесь вчетвером с этой дохлятиной? Вилли! Сопроводи его к профессору! Остальные к машинам, грузить имущество!
Колесников понял: эвакуация! «Мертвоголовые» эвакуируются!
Сопя, Вилли подсадил Колесникова в люк под лестницей.
Они очутились в просторной комнате.
Стеллажи вдоль стен заставлены книгами. Золоченые переплеты отсвечивают в полумраке. Люстра под потолком затенена.
Вилли швырнул Колесникова с размаху на стул. Сам не сел, принялся ходить по комнате, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Трусит, явно! Боится, как бы в суматохе эвакуации не забыли о нем.
Колесников повел глазами по сторонам. Тут, стало быть, и работает профессор? Что-то непохоже. Письменного стола нет. Книги, только книги. Даже не все уместились на стеллажах. Вон груда книг громоздится на полу. Это же библиотека, а не кабинет!
А где двери? Здесь нет дверей. (Не считая люка, через который поднялись Колесников и его конвоир.)
Несомненно, кабинет рядом. За этой стеной или за той. А как попадают в кабинет, если вдоль стен протянулись стеллажи?
Ну, не медли! Действуй!
Колесников простонал сквозь стиснутые зубы, покачнулся, мешком свалился на пол.
— Эй!
Вилли оторвался от окна:
— Вставай! Слышишь?
Носком сапога нетерпеливо потыкал Колесникова в бок.
— Что, подыхаешь? Хоть бы ты подох поскорей! Торчи тут с тобой. А ведь я даже не знаю, положили ли они в машину мой чемодан…
Колесников не отзывался. Ожидал, когда Вилли нагнется над ним, чтобы пощупать пульс, или попытается поднять с пола и посадить на стул.
Столько раз он отрабатывал в уме различные варианты нападения на врага, что действовал бы сейчас почти автоматически, без участия сознания.
Через секунду черный мундир затрещит по швам в его руках. Одновременно нога Колесникова согнется в колене, упрется эсэсовцу в живот, потом распрямится с силой. Батя обучил своих разведчиков этому приему. Не успев вскрикнуть, Вилли перекувырнется через голову.
Тут уж не мешкать — побыстрее навалиться на него всем телом и обеими руками стиснуть горло!
Лежа неподвижно на полу, Колесников ждал. Ему казалось, что сердце его бьется так громко, что заглушает тиканье настенных часов, что оно увеличивается в размерах, пухнет, вот-вот заполнит собой всю комнату.
Но почему-то Вилли не спешил нагнуться. Некоторое время он стоял над Колесниковым в раздумье. Какие мысли медленно, как мельничные жернова, ворочались там, в его башке под тяжелой каской? Наверное, он с беспокойством думал о своем чемодане.
Вдруг, еще раз ткнув Колесникова в бок, он повернулся к люку. С удивлением Колесников понял, что Вилли уходит. Под шагами его загудели, залязгали ступени трапа.
Вначале Колесников подумал, что это ловушка. Но Вилли не возвращался.
Колесников вскочил на ноги.
Со стен бесстрастно взирали на него золоченые обрезы книг.
Он шагнул к окну, выглянул в просвет между маскировочными шторами. Во дворе полно машин.
Да, эвакуация!
Но где же профессор?
По диагонали пол библиотеки пересекает полоса света. Раньше ее не было. Что это за полоса?
А! Упав со стула на пол, Колесников случайно уперся ногой в книжные полки. Одна из них сдвинулась. Стала видна щель. Это приоткрылась потайная дверь. Несколько полок с книгами, вращающихся на петлях, были потайной дверью!
Колесников толкнул ее. Она подалась и ушла вглубь — бесшумно. Очень хорошо! Все этой ночью должно совершаться бесшумно.
Ну да, кабинет, как он и предполагал. В кабинете нет никого.
Колесников ожидал увидеть что-то вроде лаборатории средневекового алхимика или колдуна. Ничего похожего! Здесь нет ни колб, причудливо изогнутых, ни очага, на котором кипело бы и булькало колдовское варево в котле. С закопченного потолка не свешиваются гирляндами пучки трав, а также высушенные шкурки змей. И вещий ворон не сидит на высокой спинке кресла.
Все воронье — это доподлинно известно Колесникову — слетелось в сад, поближе к линзам-перископам, и, нахохлившись, расселось там в траве. А ядовитое зелье клокочет в больших чанах в подвале дома.
Нет, кабинет как кабинет. Строго обставленный в старомодном немецком вкусе, ярко освещенный. Кажется еще светлее оттого, что стены аккуратно сложены из высоких белых панелей.
Посреди кабинета возвышается огромный письменный стол. Лампа под абажуром погашена.
Колесников шагнул к столу.
Все выглядит на нем так, словно бы хозяин отлучился ненадолго. Экономя электроэнергию, он машинально выключил настольный свет, но должен с минуты на минуту вернуться.
Рядом с лампой — портрет Гитлера в рамке, очевидно дарственный, потому что лоб поверх косой пряди пересекает еще и косая надпись.
Взяв портрет со стола. Колесников прочел: «Адольф Гитлер — профессору Бельчке. Миром можно управлять только с помощью страха!»
Фамилия профессора Бельчке? И Гитлер знает его лично?
Судя по этому столу, профессор — кабинетный ум, книжник, педант. Стоит такому рассыпать горку карандашей, чуть передвинуть пресс-папье или пепельницу с места на место, как привычное течение его мыслей нарушается, он уже не может работать.
Ничего! Скоро он вообще не сможет работать! Нужно лишь спрятаться, а потом, дождавшись профессора… Только бы он поднялся в свой кабинет один, без охраны!
Но тут негде спрятаться! Разве что присесть на корточки за письменным столом, согнуться в три погибели и…
А оружие?
Предполагалось отнять пистолет у конвоира. Однако конвоир убрался по трапу с пистолетом.
Нетерпеливым взглядом Колесников обежал кабинет.
Оружие! Оружие! Должно же быть здесь какое-нибудь оружие!
Из-под абажура настольной лампы выглядывала человеческая голова — маленькая, величиной с кулак, не больше. Наверное, бюст Шиллера, или Бетховена, или еще кого-нибудь из великих немцев. На письменном столе было принято в старину ставить такие бюсты для вдохновения.
