Владимир Арсеньев - Сквозь тайгу
Одна лодка отстала немного, а мы пошли вперед с намерением поохотиться на изюбров, которые должны были еще отзываться на зов берестяного рожка. Мы плыли по течению и не разговаривали между собой. Темные силуэты деревьев, черная вода и такие же черные берега — все утонуло во мраке ночи, и нельзя было разобрать, двигается лодка или стоит на месте. От холода я вздрагивал и, очнувшись, видел отражение звездного неба в воде. Один раз мы спугнули медведя. Он рявкнул и бросился в чащу. Я дремал, зяб, просыпался, старался поплотнее закутаться в палатку, опять дремал и никак не мог согреться. Перед рассветом мы пристали к песчаной косе, развели большой огонь, около которого погрелись немного и напились горячей воды.
Взошедшее солнце осветило растительность, побитую морозом. Камни, куски дерева и прибрежный песок забелели от инея. Палатки коробились, как кожухи. Мы просушили их на огне, пошли дальше и в восемь часов утра прибыли на реку Немпту.
Следующий день выпал ясный и светлый. Хотя солнце по-прежнему посылало лучи свои на землю, но они уже не давали тепла.
27 сентября наш маленький отряд поднимался по реке Немпту до правого притока ее Бяксора. Здесь мы расстались с лодками совсем. Теперь нам предстоял еще один, последний маршрут по болотам до высот, которые чуть-чуть виднелись на горизонте. Там был Хабаровск.
Релка, давшая нам приют, была покрыта дубняком в возрасте от 50 до 100 лет. Около речки я ухватился за какой-то куст и больно уколол руку. Длинные, острые шипы и сережки красных кислых ягод убедили меня в том, что я имею дело с барбарисом амурским.
В другом кустарнике, тоже лишенном листвы, я узнал шиповник. Мелкие красные шаровидные плоды его уже стали подсыхать. Последняя запись в моем дневнике относится к спирее иволистной, образующей заросли по берегу реки. Вместо красивых розовых цветов на стеблях ее торчали темные помпоны.
Вегетационный период кончился — кустарниковая растительность, лишенная листвы, принимала вид спутанных голых прутьев, в которых трудно разобраться неспециалисту, Зеленые вейниковые луга приняли буро-желтую окраску и по-прежнему волновались, точно грязная взбаламученная вода. Еще несколько дней — и их станет заваливать снегом.
Река Немпту протекает среди обширных болот и имеет такое же извилистое течение, как Пихца и Мухень. Русло ее все время сопровождается рядом стариц, слепых рукавов, маленьких озерков и глухих проток, незаметно переходящих в болота. Низина, по которой протекает река, еще долго не осохнет: уровень ее медленно подымается и медленно нарастают слои гумуса. Медленно растительность отвоевывает участки суши у воды. Вода отступает, но не без сопротивления. Она задерживается во время засухи и вновь появляется в ненастное время года. Кое-где над низиной подымаются невысокие релки, поросшие тонкоствольной осиной. Она едва возвышаются над общим уровнем воды в реке, и, если бы не древесная растительность, их можно было бы совсем не заметить и пройти мимо. Посередине релки при выкапывании ямки появляется вода уже на глубине двадцати сантиметров.
После столь длительного путешествия силы наши были подорваны, и потому переход через зыбучие болота всем показался очень утомительным. И в самом деле, котомки делались с каждым днем легче, а нести их становилось все труднее и труднее. Лямки сильно нарезали плечи. Всякая мелочь, положенная в котомку, вроде шкурки бурундука, весившая несколько граммов, давала себя чувствовать.
Иногда мы пользовались тропами, протоптанными сохатыми. Эти крупные животные, несмотря на свой большой вес и как бы кажущуюся неприспособленность ходить по болотам, любят такие места. Они как-то чутьем угадывают, где можно пройти, чтобы не провалиться в «окна».
Там и сям виднелись большие лужи стоячей воды вроде озерков, с которых с криками снимались большие стаи гусей. Этих осторожных птиц здесь было великое множество. Перелет был в полном разгаре. Над болотами носились бесчисленные табуны уток. На фоне бледного неба их хорошо видно; но когда они все разом снижались к земле, то мгновенно пропадали из глаз, и неизвестно было, садились ли они снова на воду или летели дальше. Такого количества водяной птицы мне давно не приходилось видеть.
Болота по-своему тоже красивы и богато населены, но мы так устали, что нам было теперь не до наблюдений.
Мы выбивались из сил, потому что отдыхать можно было не тогда, когда этого требовал организм, а когда попадались релки, где можно было снять котомки и лечь на землю.
27 сентября мы подошли наконец к сопкам, отделяющим озеро Петропавловское от бассейна реки Немпту. Вдоль этой возвышенности проходит телеграфная просека и по ней тропа к селению Анастасьевке.
Первый русский человек, которого мы встретили здесь, был производитель работ Дальневосточного переселенческого управления В. И. Двиганцев. Он издали заметил каких-то подозрительных людей, пробиравшихся по лесу с котомками за плечами, и решил, что имеет дело с контрабандистами. Скоро все разъяснилось, и мы крепко пожали друг другу руки.
Весь путь от Советской Гавани мы совершили целиком по лесу, имея под ногами мягкую перегнойную почву, мох или листву. Это сказалось тотчас, как только мы вышли на дорогу с жестким каменистым грунтом. Мои спутники сразу сбили ноги и потому, не доходя трех километров до селения Анастасьевки, еще засветло должны были встать биваком. На другой день мы с трудом дотащились до деревни, где нашли приют и отдых у В. И. Двиганцева. 30 сентября мы прошли селение Волконское и 1 октября вступили в Хабаровск.
Весь маршрут от Советской Гавани до реки Амура длиной в 1873 километра был пройден в 106 суток. Он распределился так: пешком с котомками сделано 863 километра, а на лодках — 1010 километров. Экспедиция пересекла 5 водоразделов.
Путь наш был окончен!
Путешественник, ученый, писатель
В 1972 году исполняется сто лет со дня рождения Владимира Клавдиевича Арсеньева. Имя этого выдающегося путешественника, исследователя природы, населения и производительных сил советского Дальнего Востока широко Известно.
Особую популярность В. К. Арсеньеву создали его книги «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала». Впервые изданные во Владивостоке, они сразу обратили на себя большое внимание не только на Дальнем Востоке, но и далеко за его пределами. Писатель М. М. Пришвин, прочитав эти книги, послал их в Сорренто Горькому. Алексей Максимович ответил письмом В. К. Арсеньеву. В нем говорилось: «Книгу Вашу я читал с великим наслаждением, не говоря о ее научной ценности, конечно, несомненной и крупной, я увлечен и очарован ее изобразительной силой. Вам удалось объединить в себе Брема и Фенимора Купера, — это, поверьте, неплохая похвала. Гольд описан Вами отлично, для меня он более живая фигура, чем „Следопыт“, более художественен.
