Валерий Язвицкий - Остров Тасмир
Идея отца блестяще осуществилась: контрольные аппараты показали, что мы располагаем электрической энергией в две тысячи шестьсот лошадиных сил в течение каждого часа!
Электрические печи и плита дали превосходные результаты. Мы пришли в неистовый восторг, когда комнаты наполнились теплом, показав температуру 30° по Реомюру. Температура продолжала повышаться, так что пришлось придумать особые регуляторы, чтобы она держалась в комнатах не выше 14° по Реомюру.
Барни и Люси, еще незнакомые с гением отца, были подавлены и смотрели на него с нескрываемым восхищением, как на чудо человеческой природы.
Даже летательный аппарат, о котором они узнали накануне, так не поразил их, как этот новый подвиг отца. Для нас это тоже было величайшим событием и крепким залогом, что мы будем жить сами и заставим жить Тасмир.
Охваченные энтузиазмом, мы принялись тотчас же за постройку слюдяной крыши над всем крытым двором.
Помню, Антуан Барни однажды в разгаре работ обратился к отцу и крикнул:
— Вы — гений, вы создаете такой чудесный и совершенный фаланстер, какой даже и не снился великому Фурье!
Отец грустно улыбнулся, а после, в разговорах со мной, горько заметил:
— Да, я создал именно фаланстер, где, может быть, счастливо будет жить горстка людей, но эти счастливцы с каждым днем отрываются больше и больше от человеческих масс. Я боюсь, что у меня не будет крылатых фаланг для борьбы за свободу всего человечества…
Я запомнил эти слова, так как это было началом той великой скорби, которая потом всецело овладела отцом и заставила его думать об уходе от нас.
В те дни, в дни начала моего личного счастья, мы все были упоены мыслью о создании цветущего сада среди льдов и снегов полярного океана.
Так как наш двор тогда занимал площадь всего в четверть гектара, то мы, несмотря на небольшую его величину, смогли приготовить слюдяных рам всего на половину его крыши. Другую половину мы обили тесом. Теперь нет и следов от этих примитивных построек. Каменной стены не было и признаков, не говоря уже о громадных окнах во всю стену за тройными железными решетками снаружи.
Но в то время половину крытого двора занимали олени, собаки, гуси и утки; только половина его предназначалась под огород и сад. Там, в этой второй половине, мы уже с конца лета сосредоточили электрические печи, чтобы почва хорошенько протаяла и туда же сбрасывали навоз и птичий помет. Почти ежедневно мы перекапывали и перемешивали землю.
Когда наступили в середине августа морозы, и все покрылось снежным покровом, то в крытом дворе было теплее, чем летом, и температура стояла неизменно на 20° Реомюра. Собаки лежали, высунув языки. Очевидно, жарко было и оленям. Все это заставило нас устроить легкую перегородку между будущим огородом и помещением для животных.
На это нам очень пригодился запас моржевых и тюленьих шкур, найденных в китобойном судне.
Мы устроили нечто вроде занавеса, укрепленного на деревянных стойках, и в хлевах температура упала до 10° Реомюра.
Непрерывный ток тепла к крыше двора так нагревал ее, что снег таял на слюдяных рамах и водой стекал вниз. Поэтому мы до конца сентября не зажигали в своем «саду» горелок Грибова. Впрочем, в этом саду пока ничего не было, кроме непрерывно удобряемой земли. Посевы мы собирались сделать с наступлением первого весеннего солнечного дня.
Что касается кустов морошки, клюквы, голубики и брусники, то они были посажены на открытом воздухе в приспособленных для них парниках особого типа, чтобы создать для них те условия, в каких они росли в полярной тундре. У нас была одна только забота об этих ягодных растениях — спасти их от вымерзания на более холодном Тасмире.
Самым странным обожателем будущего сада и огорода сделался старик Барни, который потом до конца жизни был главным садовником и огородником Тасмира. Очень часто я заставал здесь Люси, и мы разговаривали на невероятном языке, более догадываясь о смысле своих речей, чем понимая их.
Здесь же произошло наше первое объяснение в любви. Зайдя однажды в сад, я увидел Люси, сидевшую на табуретке. Барни нe было, и мы оказались с глазу на глаз. Я заметил, что у нее грустное лицо, и она чем-то взволнована. Я подошел к ней и взял за руку. Она густо покраснела и потупилась.
— Люси, дорогая Люси, — заговорил я шопотом, — я люблю тебя.
Рука ее задрожала, и она, еще ниже опустив голову, ответила:
— Я люблю ты…
Я обнял ее, прижал к груди и говорил, задыхаясь от счастья.
— Ты будешь моей женой? Да?
— Да, — прошептала она и, вскинув на меня свои прекрасные глаза, добавила — Скажи твой отес и маман…
— Да, да! — воскликнул я, осыпая ее поцелуями. — Идем сейчас к маме!
Когда мы подошли к дому, она в дверях обвила руками мою шею, и наш поцелуй был договором любви на всю жизнь.
X
Эта зима прошла для меня, как волшебный сон. Я чувствовал огромный подъем сил и, кроме обычных работ на Тасмире, участвовал в постройке нового воздушного аппарата. Семен Степаныч окончательно установил конструкцию воздушного винта, который получил название «Рукавицын № 3».
Вообще на Тасмире темп нашей жизни значительно ускорился в сравнении с жизнью в «Крылатой фаланге». Машины, на которых теперь была построена вся наша жизнь, а также непрерывный напор полярного холода, борьба за пищу— все это, вместе взятое, заставило нас работать крепко и сцепленно, как в часовом механизме, где ни один зубчик колеса не может отстать от всеобщей работы. В противном случае грозила бы остановка всего механизма.
Но это не отягощало нашей жизни. Наоборот, было как-то особенно приятно укладываться в рамки несущего нас потока. Это нисколько не обедняло нашей личной жизни; наоборот, все личные переживания делались тоньше, глубже и дороже. Может быть, это происходит от того, что мы все чувствуем себя творцами общей жизни, и действительно, в пределах возможного каждый из нас создает общеполезные ценности.
Кстати, Анна Ивановна тогда же переложила на музыку некоторые мои стихи, написанные на эти темы. В день праздника Труда они и до сих пор еще исполняются в Главном доме.
Чем ближе я в своих записках к настоящему времени, тем более делаю невольных отступлений и нарушаю порядок во времени. Постараюсь приблизиться к календарной записи.
Итак, в эту зиму, когда я женился на Люси, мы кроме работ для будущего, как мы называли работы отца по постройке воздушных аппаратов, готовились к посевной кампании.
Впрочем, и старшее поколение было захвачено этим не менее, чем мы. К концу зимы Барни почти не выходил из будущего огорода и сада.
