Питер Мейл - Еще един год в Провансе
Одна тема влечет другую, как часто случается за ланчем из четырех блюд, и к концу меня пригласили осмотреть те самые деревья, которые дали опробованное нами масло. Время сбора урожая, примерно в день святой Екатерины, в конце ноября, — самое подходящее. Оливье даже снабдил меня гидом, человеком увлеченным и большого достоинства, grande valeur, способным наилучшим образом ввести меня в курс дела.
С Жан-Мари Бальдассари я встретился в его офисе в Орезоне. Этот спокойный дружелюбный человек с первого взгляда мне понравился. Была в его характере какая-то мирная невозмутимость, свойственная людям, по роду деятельности связанным с природой и ее капризами. Он руководит местным масляным синдикатом. Почти сразу я убедился, что жизнь его посвящена оливе. Оливу он назвал деревом разумным, верблюдом среди деревьев. Она способна накопить влагу и использовать ее в течение засушливого сезона, вынести невероятные нагрузки и жить чуть ли не вечно. Под Иерусалимом, сказал он, есть оливы, по оценкам ботаников близкие к возрасту в две тысячи лет.
В Провансе оливе пришлось пережить тяжкие испытания. Страдало дерево как от климата, так и от человека. Небывалый мороз ударил в 1956 году, а среди фермеров живет ползучая тенденция заменять оливковые рощи более выгодными виноградниками. С 1929 года число оливковых деревьев в Провансе уменьшилось с восьми до двух миллионов. Работает фактор общего небрежения. Жертв этого небрежения можно видеть на заросших склонах холмов. Стволы деревьев сдавливают побеги дикого плюща, корни глушит дикий кустарник. И все же они не умирают. Срежьте плющ и кусты, расчистите зону вокруг ствола, проредите крону, и через год-два вы снимете урожай. Живучий верблюд практически неуничтожаем, способен вернуться к жизни после всех злоключений. Я видел, что Жан-Мари восхищается своим любимым деревом.
Но даже если каждое заброшенное дерево вылечить, мощность Прованса как поставщика оливкового масла останется намного меньше, чем Италии или Испании, которую определяют как «Кувейт оливкового масла». Прованс не может состязаться с лидерами в количестве. Значит, следует сделать ставку на качество. Как почти вся высококачественная продукция Франции, которую можно есть и пить, масло должно получить свою классификацию А.О.С. (appellation d'origine contrôlée).
А.О.С., по сути, представляет собой гарантию производителя с той существенной разницей, что производитель не может присвоить себе право этой гарантии сам, оно дается ему официально, его гарантию подтверждает государство. Проводятся испытания, проверки, рассматриваются условия производства, перемещаются бумажно-бюрократические горы, и все это не за здорово живешь. Мне кажется, что народ в инспекции А.О.С. живет не хуже, чем инспектора «Мишлен», проверяющие рестораны. Соблюдаются строгие правила, свои в каждом случае, для вина, сыра, курятины… Продукт возникает в определенной области, качество удовлетворяет конкретным весьма высоким требованиям. Система поощряет производителей высококачественных товаров, защищает против имитаторов, а потребителю дает информацию о том, чего он может ожидать за свои деньги. Два прованских масла, из Неона и Ле Бо, уже имеют статус А.О.С. Масла Верхнего Прованса присоединятся к ним в 1999 году.
— Bon, — сказал Жан-Мари. — Таковы факты и цифры. Но вам, должно быть, хотелось бы не только услышать, но и увидеть.
В Верхнем Провансе семь работающих прессов. Мы направились к «Мулен-де-Пенитан» за Ле-Мэ. Дорога бежала прямо на север, совершенно пустынная, впереди возвышалась накрывшаяся зимней снежной шапкой вершина Монтань-де-Люр. День ясный, холодный, я посочувствовал сборщикам оливок, трудившимся на холмах с раннего утра. Для производства одного литра масла требуется пять килограммов оливок, а машин, способных снимать урожай без вреда для деревьев, пока что не придумали. Конечно же, пальцы мерзнут при такой работе. Как сказал Жан-Мари, ты должен любить дерево, чтобы работать с ним.
После тихой, спокойной жизни на дереве оливки попадают в ад. С ветки их срывают осторожно, но на этом покой кончается. Их швыряют в мешок, мешок бросают в фургон, автомобиль грохочет к месту разгрузки, к механической какофонии пыточных камер. Сначала мытье, затем дробление, после этот отжим и, наконец, центрифуга. Производство настолько шумное, что разговаривать невозможно, приходится орать, пригибаясь к уху собеседника, что, конечно, мешало моему образованию. Однако Жан-Мари провел меня по всему производству от самого начала, где мешки ждали перед моечной машиной, до конца, где текла струя зеленовато-золотистого масла. Воздух заполнял чудесный масляный запах, богатый, многообещающий, солнечный.
Мы понаблюдали за процессом мытья, перешли к следующей операции, которая называется broyage[98] и в результате которой оливки превращаются в густую темную пасту.
— Вас, конечно, интересуют косточки, — подсказал мне Жан-Мари.
Да, конечно, косточки. Оказывается, они куда более полезны и важны, чем можно было бы подумать. Одно время некоторые производители решили выжимать масло из мякоти, лишенной косточек, полагая, что масло получится лучшего качества. Пошли на дополнительные затраты, на усложнение технологии, но выяснилось, что масло, отжатое из мякоти, лишенной косточек, быстро портится, горкнет. В косточках содержится естественный консервант.
— Господь лучше знает, — припечатал Жан-Мари.
Барабанные перепонки наши еще вибрировали от шума машин, когда мы вошли в контору предприятия. Там у барьера беседовали двое фермеров. Один из них, пожилой, отошедший от дел, зашел поинтересоваться, как дела.
— Alors, — обратился он к молодому коллеге, — çа coule?[99]
Насколько я видел в цеху, масло бежало горным потоком, но признавать это, очевидно, не являлось хорошим тоном. Собеседник старика поморщился и вяло шевельнул рукой, как бы показывая, что могло быть и хуже.
— Eh, — проворчал он. — Quelques gouttes. Капли какие-то.
Вот так.
За конторским столом сидела улыбающаяся женщина. Я спросил ее, хорош ли в этом году урожай, и она кивнула, указав на высокую стеклянную бутыль с образцом масла, неразведенного aglandau. Я поднял бутыль, посмотрел на свет. Масло настолько густое, что казалось твердым.
— Это масло мсье Пинателя, — пояснила женщина. — Мы держим образцы раздельно. Я могу различить масло каждого. Не до дерева, конечно, но участок назову. Как вино.
Жан-Мари, пожалуй, единственный француз, работающий в священное время, отведенное для ланча. Его поджидали дела, и мы договорились, что я дождусь его в баре «Модерн» в Дабиссе.
Характер сельских баров в значительной мере определяется их местонахождением. Мне показалось, что голые стены и жесткие углы интерьера бара чем-то напоминают суровую природу и холмистый рельеф Верхнего Прованса. С каждым новым посетителем в помещение врывались порывы холодного ветра, тут же сменявшиеся горячими приветственными восклицаниями. Сельские труженики, всю жизнь проведшие под открытым небом, где часто приходится перекликаться через все поле под грохот тракторного движка, казалось, пользовались мегафонами. Их голоса наполняли зал, гулко отдавались от стен, смех казался раскатом летнего грома.
В тот день внимание мое привлекло разнообразие головных уборов, систематизировать которые можно было бы по возрастному признаку. Наиболее почтенный ветеран, согнувшийся над своим пастисом в уголке, не выпускавший из руки стакана, украсил голову чем-то напоминающим шлем русского танкиста из фильма о Второй мировой войне, каким-то брезентовым сооружением оливкового цвета с длинными ушами-лопухами, свисавшими вдоль его задубевших морщинистых щек. Народ помладше щеголял плоскими кепками, беретами или негритянскими шерстяными шапочками-подшлемниками всевозможной расцветки. Один из посетителей средних лет для верности поверх шерстяного колпака напялил кепку. Уступил современной моде лишь парень за стойкой, единственный представитель молодого поколения в баре. Он увенчал себя бейсболкой. На экране подвешенного на стенном кронштейне телевизора кривлялись под музыку какие-то инопланетяне, представители совершенно иного мира, но ими никто не интересовался. Между столами шныряла бесхозная шавка, клянча куски сахару. Я потягивал прохладное красное вино и поглядывал в окно. Небо на глазах потемнело, солнце съели тяжелые свинцовые тучи, деревья раскачивались на ветру. На холмы надвигалась непогода.
Оливье передал меня мсье Пинателю, встретившему нас у входа в старый каменный амбар. Пинатель оторвался от созерцания помрачневшего неба, протянул мне руку для рукопожатия, шершавостью похожую на грубую наждачную бумагу, и пригласил в свой фургон. Узкая грунтовая дорога вела мимо странно декорированных яблонь. Ряды деревьев, лишенных листьев, укрывала грубая мелкоячеистая сеть. Издали казалось, что кто-то немалых размеров решил завернуть сад в подарочную обертку, но отвлекся, перед тем как обтянуть подарок яркой ленточкой.
