Жюль Верн - Агентство «Томпсон и K°»
Принимая во внимание извилистость путей, приходилось считать на каждый день сорок километров. В общем, довольно трудная задача. Собрав сведения у Робера и у проводников, Томпсон счел нужным перенести на шесть часов утра отъезд, по программе назначенный на восемь.
Это решение стоило ему сцены со стороны Хамильтона и Сондерса. Оба аколита стали сильно жаловаться на постоянные перемены в программе, которая, однако, должна бы соблюдаться как закон.
– И, сударь, заметьте себе следующее, – заключил Сондерс, подчеркивая каждый слог: – Я не по-е-ду в по-ло-ви-не седь-мо-го!
– И я тоже нет, – заявил баронет, ревностно подражавший своему образцу, – и леди Хамильтон не поедет, и мисс Хамильтон. Мы все будем на пристани ровно в восемь часов, как это значится в вашей программе, и рассчитываем найти обещанные ею перевозочные средства. Заметьте себе это!
Замечания Хамильтона и Сондерса, может быть, и были основательны, но Томпсон, несмотря на все свое желание угодить пассажирам, чувствовал, что теряет терпение с этими двумя господами. Он ограничился тем, что сухо поклонился им, не дав никакого ответа.
Оставив на пароходе молодую Таржелу, кавалькада, совершенно такая же, как та, что была в Файале, на другое утро, ровно в семь часов, тронулась в путь по знаку Томпсона. При этом оказалось, что многие дезертировали.
Отсутствовала молодая чета. Отсутствовал боязливый Джонсон, продолжавший избегать землетрясений.
Не было также Хамильтона и Сондерса. Не было, наконец, двух или трех пассажирок, которым возраст мешал предпринять такую большую экскурсию.
Группа насчитывала лишь пятьдесят четыре туриста, в том числе дона Ижино де Вейга; братья его предпочли остаться на пароходе.
Благодаря дону Ижино Блокхед тоже находился между туристами. Томпсон безжалостно устранил бы его, если бы португалец не вступился, пообещав, что наутро больной совершенно выздоровеет. В силу этого заверения почтенный бакалейщик был допущен, но с условием, что будет держаться в ста шагах от последнего ряда. Ехал он поэтому один, не имея другой компании, кроме своего осла и погонщика, и, по-видимому, не особенно огорчался своим ненормальным положением. Блокхед был из тех, кто умеет интересоваться всем, всегда принимать все с хорошей стороны. Счастливый характер, противоположный привередливому характеру Хамильтона!
Выехав из города в восточном направлении, туристы в восемь часов были в открытом поле. Они могли подумать, что вернулись в окрестности Орты. Те же зерновые хлеба и овощи. Вдали поднимались зеленеющими массами те же породы деревьев. Все-таки вскоре сказалась существенная разница между Файалем и островом Св. Михаила, причем в пользу последнего. Здесь не было бесплодных пространств, здесь не было ни одной пяди земли, которая не обрабатывалась бы. Не было низкорослых рощ на вершинах, видных из долин, везде росли высокоствольные ели, замечательные результаты постоянных усилий местной администрации, в течение пятидесяти лет неустанно насаждающей деревья.
Незадолго до полудня караван вышел на край обширной долины.
– Валь дас-Фурнас, – сказал шедший впереди погонщик.
Окруженная поясом гор, долина эта принимает почти точную форму большого круга, радиусом около трех километров. К юго-востоку линия гор понижается, чтобы пропустить течение реки, которая через узкое ущелье проникает в долину на северо-востоке.
Туристы поднялись вдоль Рибейра-Кенте, или Теплой реки, с берегами, занятыми под культуру овощей, до теплых источников, находящихся с другой стороны деревни, позлащенные солнцем, крыши которой виднелись в двух километрах.
Этот уголок природы своеобразен. Со всех сторон протекают источники, одни горячие, другие холодные: все они в высокой степени минерализованы. Некоторые, состоящие из едва заметной струи воды, получили от местных жителей название Ольяс или Глаза. Были и большие. Один из них бьет ключом в бассейн. С большим шумом бросает он почти на метр высоты столб кипящей воды, температура которой поднимается до 105 градусов. Вокруг источников воздух затемнен серными парами, осаждающимися на землю и покрывающими былинки, растения и цветы настоящей каменистой корой.
Блокхед по настойчивому желанию Томпсона должен был приблизиться к этим парам. Таково было лечение, придуманное доном Ижино, применявшим в данном случае популярное на острове Св. Михаила средство, которое инстинкт животных, донимаемых паразитами, уже давно указал человеческому уму.
Это было, несомненно, действенное средство. Под ветром едва можно было выдерживать жару источника. Блокхед, однако, не колебался и храбро исчез за пологом жгучих паров. В сущности, он не прочь был испробовать это необыкновенное лечение.
Когда Блокхед вышел из своей бани, он, может быть, и не вылечился, зато, несомненно, выпарился.
Однако мучения его этим еще не кончились. По указанию дона Ижино туристы собрались около другого источника, в десяти метрах от первого. Этот источник, носящий имя Педро Ботелью, еще более сильный, кипит в глубине пещеры, и невидимая вода его шипит, а наружу выступает огромное количество мыльной грязи, на которую и рассчитывал дон Ижино, чтобы завершить лечение больного.
По его указанию Блокхед, скинув одежду, несколько раз погрузился в эту грязь, температурой по крайней мере до сорока пяти градусов по Цельсию. Несчастный Блокхед уже положительно не в состоянии был больше терпеть и скоро издал вопль, в ответ на который раздался раскат смеха его безжалостных товарищей.
Но вдруг эти крики, этот смех покрыл страшный гул. Из пещеры вырвался густой дым, изборожденный угрожающими огненными языками, между тем как водяной сноп поднялся в воздух и жгучим дождем стал падать на туристов.
Все в ужасе бежали. Чтобы вернуть им смелость, необходимо было уверение погонщиков, что явление это происходит часто и с тем большей силой, чем сильнее шум, производимый близ источника, и что никто никогда не мог дать удовлетворительного объяснения этому явлению.
Что касается Блокхеда, то он воспользовался паникой, чтобы бежать из своей грязевой ванны. Он уже купался в Рибейра-Кенте, вода которого, более теплая, однако, казалась ему восхитительно прохладной.
Действительно ли указанное доном Ижино средство отличалось свойствами, которые ему приписывают туземцы, или же Блокхед страдал лишь воображаемой болезнью, но верно лишь то, что почтенный бакалейщик, начиная с этого момента, считался выздоровевшим и мог принимать участие в общей жизни.
После завтрака, с большим трудом добытого в деревне, – завтрака, который смахивал на тот, что состоялся в Файале, колонна к двум часам опять выстроилась. Она собиралась идти дальше, даже сделала несколько шагов вперед, когда в деревню въехала другая группа…
