Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
– После чая приятно покурить…
– Хорош табачок! – подхватил Ефим. – Королевский.
– Я американского принца Альберта перемешиваю с русской папушей, – скрывая улыбку, пояснил Савва, – приятный табачок получается. – И он, по-отцовски глядя на шошинцев, с дрожью в голосе добавил: – Хорошо мне с вами, и Данилке тоже. Говорили много. Покурим ещё?
– Спасибо тебе, старина! Пора нам! – застенчиво улыбнулся Шошин.
Две упряжки всё дальше уходили вверх по Походской протоке Колымы. Савва придерживался за плечо внука и смотрел вдаль.
– Сильные люди… Будь и ты таким, Данилка.3
…Походок вынырнул из серой пучины океанского волнообразия тундры сажистыми поплавками просевших крыш и огласился яростным собачьим разноголосьем. Неудержимая стая неслась навстречу ревкомовским упряжкам.
– Та-та! Та-та! – сдерживая оголтелую стаю, спешила навстречу стройная молодая женщина в серой дошке и росомашьей кеали. – Э-э! Та-та! Оштолом держи!
Упряжки встали. Вожак первый сел и завыл. Ему, видимо, было досадно, что не дали возможности подрать шерсть походским забиякам. Завыла и поселковая рать.
– Aйxaл! – проваливаясь по колено в рыхляк, крикнул Ефим женщине. – Э-э!
– Здравствуйте. Меня Прасковьей зовут, Баранова, – не без смущения назвалась она, подойдя ближе. – Вышла встретить. Шибко собачки задиристые. На рассвете видели упряжку Носова. На Нижнеколымск пошла. Курил к Савве на кекурье ходил, давно вернулся.
– Нам никто не повстречался, – развёл руками Шошин.
– Вы по протоке шли, а Курил – через едему.
– Там путь короче?
– Метёт шибко. Собачкам тяжело. Едема – место ветреное.
– Речь у вас русская, чистая, – заметил Иосиф.
– Дедушка был русский.
– Из казаков?
– Не знаю. На Аляске большим человеком был.
– Главный правитель Аляски Александр Баранов?
– Да.
– Я на торговых судах плавал. Стояли в Сингапуре. Город богатый, нарядный. Александр Баранов проклинал царя в этом городе и пропивал в трактирах последнюю надежду на возвращение в Россию. Заболел он тропической лихорадкой и умер в портовом городишке недалеко от Сингапура.
– Нам ничего не известно о нём…
С разговорами подошли к плоскокрышей рубленке, наполовину занесённой снегом. Судя по провисшим слегам, перекосившимся оконным и дверным проёмам, избе было далеко за вековую отметину…
Походок – первое поселение русских землепроходцев, поставленное на столбовой дороге начинателями кругосветных морских походов, открывателями новых земель задолго до великого странствия Семёна Дежнёва и его товарищей. Отсюда, из Походского зимовья, смелые мореходы уходили в далёкие странствия.
Ревкомовцы стояли у потемневшей от времени русской избы, и воображение их переносило в далёкую эпоху конца семнадцатого века, во времена суровые и кровопролитные. Уходят в неоглядную вечность годы. Кажется, что страна Тундрия нисколько не изменилась. Те же лютый простор, остервенелая пурга, холодные световые бури в бездонном полярном небе… Только другими стали люди и их судьбы…
Хозяйка, не успев войти в дом, засуетилась у плиты, с разговорами да пересказами:
– В Походок тундровики приехали. Никому покоя не стало. Казачество лютует. Избу Семёна Кодакова спалили, потому что красный флаг на ней был. Семён и его дружок Ганя Оконешников на Чукотье ушли. Ламуты не отыщут их. – Она ловко подхватила из печи противень с печёной рыбой и поставила на стол. Из простенка выдернула квадратную бутылку, протёрла фартуком и пододвинула Шошину. – С дороги, – сказала, – под муксун…
– Хорошая рыба! – похвалил Ефим, выбирая подрумяненный кусок.
– Кушайте, отдыхайте, чай пейте. – Прасковья принесла чистые стаканы и присела у края стола, скрестив, на высокой груди лёгкие руки. – До прихода казаков и ламутов к нам из Якутска отряд Красной Армии приходил. Собрания делали. Весело было. Советы были. Я тоже записалась в ячейку.
– В комсомол? – спросил Шошин.
– Не знаю, – откровенно призналась Прасковья. – Иннокентий Иванович Батюшкин называл нас активистами, а другие – ячейковцами. А как ещё?
– Комсомольцами! – подчеркнул Шошин. – Вы первые комсомольцы Колымы!
– Красивое название – комсомолец… – помолчав, сказала Прасковья.
– Колчаковцы знали о членах ячейки? – снова спросил Шошин.
– Носов выдал… – Голос её задрожал, будто жухлая осенняя стерня на зябком ветру, глаза затуманила влажная пелена неуёмного горя и тоски. – Моего Ваню в Нижний угнали – больше его и не видела… – Она помолчала и продолжала: – Отец мой был из казаков. Колыма приняла его, когда мне пяти лет не было. Маму шатун задрал на Горно-Филипповской заимке. Меня казаки и ламуты не трогают…
– Скажи, Прасковья, отчего ламуты так враждебно настроены к основному населению Приколымья?
– Батюшкин говорит, что это богатые ламуты взбунтовались против Советов. Остальные: кого пристращали, кого одарили, кому наобещали. Торговали они выгодно. Бывало и так, что скупали в голодное время пушнину у береговых чукчей и перепродавали иноземным купцам и скупщикам по повышенной цене. Богатели. А теперь им Советы поперёк горла встали. В Нижнеколымске ихний штаб сделан. Атаман Бочкарёв верховодит. Сюда несколько раз со всей сворой приезжал. Да только у нас ничего не ухватить ему. Батюшкин строгий староста. Бочкарёвцы его побаиваются…
– А большой отряд у Бочкарёва? – продолжал Шошин расспрашивать.
– Упряжек двадцать по округе шастает. Намедни Цапандин тут появился. Всё чего-то вынюхивал. Противный такой. Неверный.
– А кто он?
– Уполномоченный пепеляевского штаба. Есть там и местный кулак Соловьёв, и такой же пьяница Аболкин. Главари контрреволюционного мятежа.
– Да-а…
– Вы отдыхайте, – успокаивала Прасковья, – чай пейте, покурите. Я не курю, а табачок держу. Для угощения. – Вздохнула, и глаза её повлажнели. – К Батюшкину пойду. Собачек покормлю. Ишь что Носов натворил!.. Собачек потравил. Эта весть всю тундру обойдёт. Тундровики больно добрые и доверчивые. Выродки пользуются этим… К вам Курил придёт. Он мой брат. Собачек подберёт для ваших упряжек. Усилит их. Ваши собачки совсем истощали. Дорога у вас долгая.
– Только где она, эта дорога? – задумчиво произнёс Иосиф.
– Раньше аргиш до Якутска ходил. Курил знает путь на Аллаиху.
– Скажи, Прасковья, успеем мы до весенней распутицы добраться до Якутска? – спросил Шошин, и все ждали, что ответит Прасковья.
– Апрель холодный. Весна поздняя. Впереди пыныл пойдёт. Успеете. Тундра для человека открыта, всё в ней видно и слышно. Мой Ваня говорил, что люди должны быть красивыми, чтобы в тундре никогда не стреляли. Он тишину умел слушать. – Она опустила глаза, и длинные плотные ресницы её задрожали…
