Евгений Габуния - На исходе ночи
— Беги отсюда, быстрее! — Бодой схватил девочку, распахнул дверь и вытолкнул ее на улицу.
В углу, возле двери, стояли прислоненные к стене ручной пулемет Дегтярева, немецкий автомат, обрез трехлинейной винтовки и несколько немецких гранат. Он схватил автомат и передал его сыну, который взял оружие, не проронив ни слова. Вытащив из-за пояса вальтер, Бодой сунул пистолет в руки жене.
— Живыми они нас не возьмут. А если кто из вас… — Он не договорил и с силой похлопал по толстому стволу ручного пулемета. — Клянусь, рука не дрогнет, вы меня знаете.
— А мне, Филимон, почему не даешь? — раздался в тишине голос Солтана.
Бодой вздрогнул, повернулся к Солтану и окинул его с ног до головы тяжелым недобрым взглядом.
— Тебя здесь еще не хватало!
Он подошел вплотную к Солтану, ощупал его карманы, заглянул за пояс. Убедившись, что оружия при нем нет, мрачно пробормотал:
— С тобой, подполковник, у нас еще разговор будет, когда… — Он прервался на полуслове, вслушиваясь в доносившийся с улицы громкий, усиленный мегафоном, голос:
— Говорит начальник райотдела госбезопасности. Бросай оружие, Бодой, и выходи. Дом окружен, сопротивление бессмысленно.
Казалось, говорящий был совсем близко, под окном. Бодой разбил рукояткой гранаты оконное стекло и швырнул три гранаты, одну за другой, в темноту, туда, откуда слышался этот голос. От взрывов тонко задребезжали стекла в других окнах. Истошно залаяли собаки.
— В последний раз предлагаю сдаться! — снова разлился тот же голос.
В комнате вдруг стало светло, как днем, от включенных автомобильных фар.
— Во двор! Кому говорят! — заорал он в бешенстве на жену и сына, оцепеневших от ужаса.
Все четверо выскочили на ярко освещенное фарами крыльцо. Солтан вдруг метнулся на улицу и побежал к машине. Он бежал прямо по световому коридору, словно заяц, попавший в полосу света. Бодой в одно мгновение все понял, легко вскинул ручной пулемет и нажал спусковой крючок. Солтан повалился, как подкошенный. Бодой повел пулеметом и дал длинную очередь в эти проклятые фонари, однако не попал, и они продолжали гореть. В ответ из «летучки» и откуда-то сбоку, из темноты, застрочили автоматы. Бодой рванулся в глубь двора, в спасительную темноту, где за летней пристройкой уже укрылись жена и сын. Выстрелы смолкли, и громкий знакомый голос крикнул:
— Выходи, Филимон Бодой. Подумай о жене и детях.
Заурчал мотор, машина развернулась, осветив их своими фарами.
— Живыми они нас все равно не возьмут. — Бодой грязно выругался. — Стреляйте по проклятым коммунистам, или я сам вас, трусов, перестреляю.
Он лег за пулемет и дал очередь по машине. Сына, била мелкая дрожь, и автомат плясал в его тонких мальчишеских руках. Жена, неумело отставив руку и повернув в сторону голову, стреляла из пистолета наугад, не целясь. Автомат сына вдруг замолчал. Мать увидела, как он, уронив оружие, с кровавой пеной на губах, медленно оседал на землю.
— Ты его убил, будь ты проклят, убийца!
Исполненный безысходной тоски и ужаса женский крик перекрыл грохот выстрелов. Бодой, не отрываясь от пулемета, повернул голову в ее сторону и увидел направленное на него дуло вальтера. Однако выстрела не последовало. Жена охнула, прижала обе руки к груди и упала рядом с сыном. Это было последнее, что увидел он, прежде чем пули прошили его насквозь.
Все смолкло так же неожиданно, как и началось.
Край неба розовел от первых робких лучей солнца. Ночь была на исходе. Над Мындрештами занималась заря нового дня. День обещал быть солнечным и ясным, по-настоящему весенним.
АктСоставлен в том, что по распоряжению начальника райотдела МГБ майора Жугару Д. Н. в 22 ч. 30 м. на «диком» кладбище пос. Теленешты был зарыт труп убитого бандита Бодоя Ф. Е., о чем и составлен настоящий акт.
Милиционеры (подписи)Когда цепь замыкается…
Хроника одного расследования[12]
Старшему советнику юстиции В. Г. Котлярову и советнику юстиции И. С. Шаргородскому посвящается
Всякое возможное сходство людей, а также фактов, событий, ситуаций, о которых повествуется в этой хронике, с реальными является случайным.
Часть первая
ПОНЕДЕЛЬНИК — ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ
Вставать не хотелось. Сквозь сладкую предутреннюю дрему Аурел слышал торопливые мягкие шаги Вероники, хлопотавшей на кухне, звонкий голосок Ленуцы, не очень-то считавшейся с тем, что отец еще спит. Дочка капризничала, не хотела есть, и мать ее ласково уговаривала. «Поговорить надо с девчонкой», решил Аурел и уже приподнялся, чтобы встать, но передумал: лучше не вмешиваться, пусть сами разбираются, а то ведь виноват все равно я буду». Он перевел взгляд на окно, задернутое новой, желто-красной полосатой портьерой. Сквозь плотную ткань, несмотря на ранний час, било солнце, предвещая жаркий летний день. Слабый порыв утреннего ветерка легонько всколыхнул тяжелую ткань, и солнечные блики причудливо заплясали по лаковой поверхности платяного шкафа, отливающей свежим фабричным блеском.
Аурел не без удовольствия обвел глазами спальню. Здесь все, за исключением молдавского ковра — не на стене, как принято в селах, а расстеленного, по настоянию Вероники, на полу, — было новеньким. Только вчера привезли из магазина гарнитур «Кишинэу». Чешскому или польскому ни в чем не уступает, разве что в цене — дешевле. «И ребята из прокуратуры не подкачали, — с благодарностью подумал о коллегах Аурел. — Пришли, как и обещали, таскали мебель, словно заправские грузчики, только вот «на чай» не требовали».
«Надо будет душ принять, похолодней», — Аурел заторопился в ванную. Волшебники из «Водоканалтреста» или жэка, кто их там разберет, словно отгадали его желание: горячей воды не было. «Тем лучше, теперь никуда не денешься». Вода показалась обжигающе холодной, но только в первые секунды. Прохладный душ унес с собой остатки хмеля, дал привычное ощущение бодрости, и он энергично приступил к бритью. Намыливая щеки, Аурел вглядывался в свое отражение в зеркале. Он находился еще в том счастливом возрасте, когда созерцание собственной внешности не приносит разочарования или, тем более, горечи. Скорее напротив. На него смотрел молодой брюнет с правильными чертами смуглого лица и голубыми глазами. В семье говорили, что в роду у них кто-то был из России. Лицо казалось совсем молодым, только начавшие седеть виски выдавали, что молодому человеку уже далеко за тридцать.
