Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
— И всё равно Советская власть не оставит народы Севера в таком труднейшем положении. Отряды Красной Армии придут сюда!
Савва вслушивался в каждое слово ревкомовцев. У него уже зрела назойливая мысль. Он обязательно поедет в тундру и будет рассказывать об этой встрече. Как встретят его тундровики? Поймут ли? А почему бы и нет?.. Не таков наш народ, чтобы мог стерпеть такое насилие белой банды. Стонет колымский край от ворвавшегося в его просторы горя и обиды. Надо всем подняться на борьбу с колчаковцами. Впереди идут большевики, они сильные, с ними не страшно…
Но найдёт ли он слова, которые бы убедили оленеводов, рыбаков и охотников… Поверят ли ему, как поверил он большевикам?
Он хорошо помнит слова анадырского ревкомовца ингуша Якуба Мальсагова, услышанные на сходе в Усть-Белой. Большеносый, черноусый, с горящими благородным гневом глазами, сутуловатый кавказец твёрдо говорил: Советы — власть народная, открытая для всех, но за неё придётся драться!.. Савве нравился этот суховатый смуглый человек, от одного взгляда которого сжимался и трясся богатый скряга Малков. У купца от жадности были мокрыми не только сизый мясистый нос, но и пустые совиные глаза. Мальсагов, повторяя одни и те же слова — «ИМЕНЕМ РЕВОЛЮЦИИ», — раздавал его товары полуголодному населению Усть-Белой, не требуя пальчения в долговой книге. Это удивляло всех. Люди говорили, что волосатый Якуб произносит всесильные слова самого Солнечного владыки, поэтому товары можно брать смело.
В Усть-Белую Савва завернул, возвращаясь из Отрожного от родичей. У купца Малкова намеревался обменять на пушнину кое-какие товары. Однако в тот чистый январский день 1920 года, уезжая из Усть-Белой пустой нартой, он радовался пришедшим переменам в его великую страну Тундрию.
Да, Савва взял бы в руки оружие, но, видно, стар стал. Однако Гавриил Шошин и Иосиф говорят, что с врагами революции и Советской власти можно бороться и словом. Только как это получится?..
— Я бы с вами пошёл, — тихо сказал Савва, — да силенка уже не та. — Он опустил отяжелевшие веки. — Совсем старый…
— Савва Петрович, дорогой! — Шошин обнял доброго старика. — Большое тебе спасибо!..
После ужина и долгих разговоров улеглись спать. Данилка пригасил жирник, подложил в печь на тлеющие угли несколько рубленых сухих коряжин и подкрался к вытянувшемуся на ороне Шошину. Присел рядом.
— Спишь? — зашептал он.
— Пробую.
— Останешься у нас?
— Нет.
— Жаль.
— Дела.
— Буквы знаешь?
— Обучен. — Шошин приподнялся, опершись на локоть, положил голову на ладонь. Ему нравился паренёк. Чистый, как утренний иней, он тянулся к Шошину.
— Принеси огоньку, прикурю, — попросил Шошин. Данилка подал коптилку. Шошин скрутил основательную цигарку и смачно затянулся. Поправил повыше изголовье, лёг, некоторое время молчал, поглядывая на притаившегося Данилку.
— Что ты держишь за пазухой?
— Вот…
— Ну-ка… — Шошин развернул сложенный в несколько раз потёртый лист. — Откуда у тебя?
— Отец оставил.
— Наследство… Это же вождь нашей революции!
— Ленин… — с таинственной гордостью прошептал Данилка, поглядывая на задремавшего деда. — Взгляни на этот… — Он протянул Шошину другой брошюрный листок, сложенный вчетверо и очень потёртый по краям.
— Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, — прочитал Шошин первые попавшиеся строчки, с удивлением посмотрел на затаившего дыхание мальчишку и продолжал: — Большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки… Взять власть в свои руки, — повторил Гавриил. — Да-а…
— Боишься?
— Лучше скажи, где это взял?
— Ганя Мохнаткин дал. Он активистом был.
— Эх, парень, знаешь ли ты, чьи это слова напечатаны?
— Немного читал.
— Это выписка из директивного письма Ленина Центральному Комитету. Как она сюда-то дошла?
— Мохнаткин в Якутске был.
— Вот это да-а…
— Расскажи о Ленине. В тундре говорили, что он больше Тирк Эрыма. А я смотрю на листок — он на нашего человека похож.
— Ты когда-нибудь видел своего Эрыма?
— Люди видели.
— То-то и оно… А наш Ленин, браток, вроде бы как обыкновенный, однако совсем необыкновенный. Одно его имя человека выравнивает, зажигает. Самого себя понимать начинаешь. На мир другими глазами смотришь. Ты знаешь, какой это человек?!
Шошин испугался собственной фразы. Оказывается, он не находил слов ярко и сильно показать образ вождя революции. Потянулся к коптилке, прикурил. Сделал несколько глубоких затяжек и покосился на Данилку. Мальчишка ждал с широко открытыми глазами. Шошин понял всю ответственность совсем непростого, как ему показалось, разговора. На него смотрел и ждал человек будущего, в душе которого он должен посеять добрые всходы.
— Кто тебя грамоте учил? — осторожно спросил Шошин, отыскивая лазейку для смены разговора.
— Сам…
— Грамота, брат, — это хорошо!
— А ты Ленина видел? — упрямо наступал Данилка.
— Не довелось, — уронил Шошин. И с тёплой улыбкой облегчённо добавил: — Ленин ребят очень любит.
— И меня?
— И тебя.
— Он же в тундре не был.
— Нет, браток, Владимир Ильич тундру знает не хуже якутов, чукчей и юкагиров…
— Наш человек!
— Точно!.. — Шошин неловко, по-мужски привлёк Данилку к себе и ласково погладил большущей тёплой ладонью по жёстким волосам мальчика. — В этой бумаге, — убедительно зашептал ему на ухо, — слово сильное. Береги…
Данилка долго ворочался, устраивался. Среди привычного завывания ветра за стеной слышался посторонний шорох. Поднялся с постели. Подошёл к двери. Чьи-то осторожные шаги проскрипели и стихли. Тявкнули чужие собаки. Мягко прошуршали полозья нарт. Затаив дыхание, вышел в сенцы. Прошёл под навес. Никого. Постоял. Прислушался. Запорошенные снеговой пудрой, вздыхают во сне собаки. Вернулся в дом. Плотно притворил дверь. Улёгся. Сразу не мог заснуть. Чувствовалась близость чего-то тревожного, неприятного, чужого…
Проснулся Данилка первым. В промёрзшее оконце едва пробивался робкий серый рассвет. Халупа выстудилась. Встал, раздул угли в печурке, подбросил сухих чурочек и вышел к собакам. Метель улеглась. Лёгкий ветерок срывал пушистые комочки с гребней сугробов. Куда хватал глаз, разбросало бледно-голубые, светло-зелёные краски студёное море. Данилка подошёл к собакам и испугался. Мохнатые комочки лежали неподвижно.
— Мёртвые!..
Не помня себя, влетел в хижину и стал тормошить ничего не понимающего Иосифа.
