Жюль Верн - Кораблекрушение «Джонатана»
На рассвете следующего дня вестовое судно снялось с якоря и через несколько минут скрылось за мысом. На нем уехали десять из пятнадцати уцелевших матросов с «Джонатана». Остальные, в том числе Кеннеди, Сердей и боцман Хартлпул, предпочли остаться.
У Кеннеди и Сердея имелись для этого одни и те же причины: о них давно шла худая молва, и капитаны неохотно нанимали их на корабли. Здесь же оба приятеля рассчитывали на легкую и беззаботную жизнь, надеясь, что в новом государстве строгие законы будут введены не скоро. А боцмана и еще двух матросов, людей необеспеченных и одиноких, привлекали независимое существование и мечта разбогатеть, превратившись из моряков дальнего плавания в самых обычных рыбаков.
Осуществление или провал их мечты в большой степени зависели от той политики, которой будет придерживаться правительство острова. Если государство хорошо организовано и хорошо управляется, его граждане вполне могут обогатиться за счет собственного труда. Но любой тяжкий труд окажется бесплодным, если центральная власть не сумеет выработать и применить определенные меры, способные объединить усилия отдельных индивидуумов. Таким образом, создание колонии приобретало более общий смысл.
В настоящий момент, по крайней мере, остельцы — ибо таково было их новое наименование, принятое единодушно,— совершенно не собирались решать эту жизненную задачу. Они желали только одного — радоваться и веселиться. Магическое слово «свобода» опьяняло их. Они упивались им, как взрослые дети, не стремясь проникнуть в его глубокий смысл и не задумываясь, что свобода — это целая наука, которую нужно изучать.
Только корабль скрылся из виду, все волнения улеглись, и обрадованные эмигранты кинулись поздравлять друг друга, словно завершили тяжелое и важное дело, хотя все трудности ждали впереди.
Обычно народные празднества сопровождаются выпивкой, поэтому все единодушно решили, что сегодня не грех угоститься; и в то время как хозяйки отправились к своим плитам и кастрюлям, мужчины поспешили в палатку, где находился корабельный груз.
После провозглашения независимости груз этот больше не охранялся. Теперь, когда ост ров возвысился до ранга самостоятельного государства, только представители власти имели право распоряжаться государственным имуществом. Впрочем, и охранять это имущество тоже было некому, поскольку большая часть матросов, выполнявших эту обязанность, уехала с острова.
С шутками и прибаутками новые колонисты вышибли дно у бочонка и уже собрались разливать вино, как вдруг кому-то пришла в голову удивительнейшая мысль: ведь ром принадлежит всем! Он — общий. Почему же в таком случае не распределить его сразу, весь, до последней капли? Предложение приняли с восторгом, не считая робких протестов отдельных переселенцев, и порешили, что каждый мужчина получит по целой порции, а женщины и дети — по полпорции. И тут же, в обстановке радостного возбуждения, раздали ром, а главы семейств получали его на всю семью.
К вечеру празднество было в полном разгаре. Забылись прежние распри. Все колонисты побратались между собой. Нашелся даже любитель-аккордеонист, и начался настоящий бал. Одна за другой закружились пары. Остальные наблюдали за танцующими, потягивая вино.
Лазар Черони тоже был тут. С шести часов вечера он уже не держался на ногах, но продолжал прикладываться к фляжке с ромом. Туллия и Грациэлла предчувствовали, что для них праздник кончится плохо.
И еще один эмигрант, забившийся в темный уголок, наливал себе стакан за стаканом. Но ужасный яд, отравивший душу этого человека, иногда помогал ему обрести хоть на время былой талант. Внезапно раздались звуки божественной музыки. Танцы прекратились… Фриц Гросс играл долго, несколько часов, импровизируя под влиянием охватившего вдохновения. Его окружили сотни лиц, смотревших во все глаза. Эмигранты застыли на месте, очарованные потоком звуков, лившихся из-под волшебного смычка.
Но самым внимательным, самым увлеченным слушателем был один мальчик. Непостижимой красоты мелодии явились для Сэнда откровением. Он чуть ли не впервые узнал, что на свете существует музыка, и с дрожью в сердце проникал в неведомую дотоле сферу, стоя против музыканта словно изваяние. Его очарованную душу пронизывало острое ощущение волнующего счастья.
Какими словами описать эту необычайную картину? Какое-то огромное, нелепое существо, почти потерявшее человеческий облик, опустив голову на грудь и закрыв глаза, с исступлением водило смычком по струнам. Колеблющееся пламя коптящих факелов резко очерчивало контуры его фигуры на фоне непроглядной ночи. А перед музыкантом — застывший в экстазе[63] ребенок и чуть поодаль — молчаливая, едва различимая толпа, чье присутствие угадывалось только в те мгновения, когда под порывами ветра ярко вспыхивал огонь факелов. Тогда внезапно из мрака проступали какие-нибудь отдельные черты лица: там — нос… тут — лоб… или подбородок. И тотчас же темнота снова поглощала все. А над толпой то взмывали к звездам, то угасали в ночи нежные и могучие звуки скрипки.
Около двенадцати Фриц Гросс выронил смычок и погрузился в тяжелый сон. Эмигранты начали медленно расходиться по домам.
А на следующий день все эти ночные впечатления, навеянные неземной музыкой, уже испарились. Попойка возобновилась, и не видно ей было конца, пока не иссякнут напитки.
Через два дня после ухода вестового судна, когда переселенцы еще веселились вовсю, к острову причалила «Уэл-Киедж». Никто будто и не заметил отсутствия шлюпки в течение двух недель, и возвратившихся встретили так, словно они никуда не исчезали. Кау-джер не мог понять, что здесь произошло, что означает незнакомый флаг, водруженный на берегу, и чему так радуются люди?
В нескольких словах Гарри Родс и Хартлпул ввели его в курс последних событий. Кау-джер выслушал их с глубоким волнением. Нескрываемая радость преобразила его лицо. Так, значит, на архипелаге Магальянес осталась частица свободной земли!
Однако он не упомянул о причинах, побудивших его уехать. Разве мог Кау-джер объяснить друзьям, что он скрылся, опасаясь установления на острове чилийской власти, а затем выжидал ухода военного судна в глубине одной из бухт полуострова Харди?
Впрочем, обрадованные встречей, они ни о чем его и не расспрашивали. Для Гарри Родса и Хартлпула одно присутствие этого хладнокровного и энергичного человека, обладавшего безграничной добротой и обширными познаниями, представляло немалую моральную поддержку, ибо их вера в будущее была сильно поколеблена безрассудным поведением переселенцев в последние дни.
