Тео Варле - Остров Фереор
— Есть очень простое средство, чтобы заставить тебя забыть это имя, самое легальное средство, милая Фредерика. Я женюсь на тебе.
Она стоически выпрямилась.
— Я ведь твоя, любимый, вся целиком твоя. Сделай из меня любовницу… но твою жену… Нет! Ты бы краснел из-за меня…
С нежным насилием я зажал ее губы рукой и стал объяснять ей предложение, сделанное мне накануне Ривье. Потом сказал:
— Итак, решено. Я представлю тебя своему другу Жану-Полю в качестве кандидатки. Мы уедем, я думаю, через три-четыре дня. Доктор Маркэн и его жена, из франко-британской научной экспедиции на остров Фереор.
XVII. БОГАТСТВО ФРАНЦИИ.
Дело сделано. Ривье принял Фредерику и меня в своем кабинете на бульваре Осман, и все было закончено в десять минут. Он назначил меня комиссаром делегатом банка Ривье и К°. Я тщетно протестовал:
— Но у меня ведь нет ни знаний, ни особых способностей к этому делу! Ведь я только доктор медицины.
— Ты — мой друг. Я могу вполне довериться тебе, и ты точно и честно будешь выполнять мои инструкции, я это знаю. Вопрос заключается в том, чтобы установить с англичанами месячную продукцию золота. У тебя в качестве сотрудников будут техники. Тебе достаточно здравого смысла. А жалованье? Ну что ж… Шестьдесят тысяч в год тебе хватит? Да брось, не благодари меня, ведь это дело. Ты, конечно, знаешь английский язык? — Да.
— Ладно. Все в порядке. Перейдем теперь к мадемуазель… нет, к твоей жене. Потому что, раз ты намерен жениться на мадемуазель Кобулер, то не лучше ли сделать это теперь же? Вы того же мнения, не правда ли, мадемуазель? Это избавит вас от ложного положения на борту «Иль-де-Франс», этого великолепного пакетбота, на котором вы отправитесь. Дальше. Отъезд назначен на 6-е число, т. е. через пять дней. Во Франции брак невозможен в такой короткий срок. Следовательно, вам придется сделать прыжок в Лондон на аэроплане и обратиться в министерство по церковным делам. Когда вы поедете? Вам все равно? Тогда завтра. Я закажу вам места в Воздухоплавательном обществе. Банк оплатит вам это маленькое путешествие. С рекомендательным письмом, которое я вам дам, вы получите в морском министерстве специальные паспорта… Так мы скажем: госпожа Фредерика Маркэн… Вы знаете английский язык?
— Я знаю и свободно говорю на английском и шести других языках.
— All right. Вы будете секретарем вашего мужа. То же содержание, что и тебе, Антуан. Будем феминистами. Шестьдесят тысяч… Кроме того, на расходы по представительству каждому да вас: вам придется не ударить лицом в грязь перед нашими британскими друзьями.
Дело сделано…
Уверенные в будущем, забывая прошлое, довольные настоящим, мы позавтракали вдвоем, как во время таинственной увеселительной прогулки, и вот мы на бульварах, увлеченные нашей любовной болтовней, в ожидании открытия канцелярии министерства.
Атмосфера этих исторических дней наполняет Париж новыми волнами, гармонирующими с нашей горячностью: у нас создается иллюзия, что мы больше не в Париже, а в столице какой-то чуждой, неведомой Франции. Физиономия предметов и существ как бы расплывается под действием тайных радиальных сил. Вид их удивляет нас и создает иллюзию, что мы впервые видим эти фасады домов, к которым поднимаем головы.
Мы приходим на площадь Маделен. На улице Рояль мы поражены тем, что движение на ней прекращено! от улицы Фобур-Сент-Онорэ, где конная полиция не пропускает экипажей. На площади Конкорд, которая начинает наполняться молчаливой толпой, цепи национальной гвардии охраняют свободный проход, ведущий от Елисейских Полей до улицы Риволи, также очищенной от публики.
Это удивляет Фредерику. Меня тоже сначала, но потом я понимаю:
— Золото Шербурга! Золото острова Фереор! Здесь с триумфом проедут грузовики. Мы не читали утренних газет, в которых, вероятно, есть маршрут шествия. Войдем в министерство, оттуда мы лучше будем видеть.
Действительно, имя Жана-Поля Ривье на рекомендательном письме, приложенном к нашему заявлению, дало нам доступ в кабинет управляющего отделом — к тому же другу капитана Барко, который поместил нас у окна первого этажа, выходившего на площадь Конкорд. Как раз под нами, на помосте, кинематографические операторы усиленно вертели ручки своих аппаратов.
Прорывая гул ожидавшей толпы, приближается рев громкоговорителей и металлический голос доносятся с Елисейских Полей, с двух автомобилей, ощетинившихся антеннами беспроволочного: «Алло, алло, грузовики с золотом прибыли из Шербурга, они проследовали мимо Триумфальной арки и спускаются по авеню… через две минуты они будут здесь…». И к взволнованному говору толпы примешиваются смех и шутки по поводу злободневного продолжения: «Алло, алло, лампа Фебус — домашнее солнце… Алло, алло, пейте только аперитив Кишоф…».
Рекламные авто проехали и удаляются по улице Риволи. Но вот, гул снова растет, ширится, подобно гулу прилива, к нему присоединяется гудение аэропланов, украшенных кокардами, которые вьются, как бы играя в небесах. А ниже, под деревьями авеню, рождается в торжествующей синеве желтая масса, сверкающая на солнце: на уровне крыш расположенных вблизи зданий, увешанных флагами, тихонько скользит к нам огромный дирижабль, в свою очередь бросающий в толпу крики громкоговорителей.
Но их апокалипсические голоса тонут в ураганном реве толпы (на площади, сплошь усеянной движущимися головами по обе стороны прохода, собралось около пятнадцати тысяч зрителей), любующейся этим потрясающим шествием. Три броневика в ряд, занимая всю ширину авеню, ползут по деревянной мостовой. Из-за их брони, украшенной цветами, выглядывают дула семидесятипятимиллиметровых орудий. За ними взвод конной республиканской гвардии, с трубачами впереди…
Боевое снаряжение! Но ни один француз не ошибется. Это не нелепое опасение совершенно неправдоподобного нападения, попытки экранного бандитизма овладеть миллиардами, — это символ, ясно выраженное намерение защищать золото от внешних врагов. Трубы звучат, как эхо, распространяя энтузиазм.
Вся толпа чувствует: кончена колеблющаяся, несвязная политика слабости и двусмысленностей, которая привела страну на край гибели. Кончено! С поднятием франка восстановилось полное доверие верхов и низов. Бедняк, долго гнувший спину под бременем нищеты и вдруг неожиданным поворотом судьбы осыпанный золотом, выпрямляется с непринужденной авторитетностью; так же выпрямлялись политики, некогда парализованные и бестолковые, сразу сумевшие действовать и управлять.
Вся толпа чувствует это и радостно приветствует небесного цвета каски гвардейцев, которые в полной походной форме тесным кольцом окружают броневики. Крики «Да здравствует армия! Да здравствует Франция!» прорываются сквозь волны торжественных маршей, гудят, как ураган, в то время, как по два в ряд тянутся военные грузовые автомобили… Под их парусиновыми чехлами скрывается золото, невидимое, но как бы излучающее славу.
