Жюль Верн - История великих путешествий. Том 2. Мореплаватели XVIII века
«Это будет первая женщина, которая совершит кругосветное путешествие, — пишет Бугенвиль, — и я должен отдать ей справедливость, что она вела себя на корабле всегда исключительно благоразумно. Она не красавица, но и не урод, и ей не больше двадцати шести или двадцати семи лет…»
Двадцать девятого мая земля исчезла из виду. Корабли шли курсом на запад. 4 июня на 15°50' южной широты и 148°10' восточной долготы заметили очень опасный риф, столь мало выступавший над водой, что на расстоянии двух миль его нельзя было увидеть с верхушки мачт. Длинная полоса бурунов, множество древесных стволов, плодов и водорослей, отсутствие волнения на море — все это указывало на близость какой-то большой земли на юго-востоке. Те была Новая Голландия[83].
Тогда Бугенвиль решил уйти из опасных мест, где море было усеяно рифами и мелями и где он мог встретить лишь бесплодные берега. Еще одна причина заставила его изменить курс: запасы провизии подходили к концу, солонина протухла, и моряки предпочитали питаться крысами, которых им удавалось поймать. Сухарей оставалось всего на два месяца, а овощей — на сорок дней. Все говорило о необходимости направиться к северу.
К несчастью, южный ветер стих, а когда он снова задул, корабли были на волосок от гибели. 10 июня на севере увидели землю. Это был берег большого залива на одном из островов, принадлежавших к архипелагу Луизиада. Залив был так красив, что моряки присвоили ему наименование «Оранжерейный тупик». Вдоль берега моря тянулась низменность, поросшая деревьями и купами кустов, благовонные запахи которых доходили до кораблей; равнина поднималась амфитеатром к горам; их вершины терялись в облаках.
Вскоре выяснилось, что пристать к этой богатой, плодородной земле невозможно, так же как и отыскать проход, отделяющий ее на западе от Новой Гвинеи, пройдя которым можно было бы быстро достигнуть Молуккских островов. Существовал ли, впрочем, проход? Это казалось чрезвычайно сомнительным, так как земля, по-видимому, тянулась далеко на запад. Следовало как можно скорей исправить допущенную оплошность и выбраться из залива.
Но желать — еще не значит осуществить. Вплоть до 21 июня оба корабля тщетно пытались уйти на восток от берега, окруженного рифами и бурунами, к которому ветер и течения старались их отнести. Туман и дождь усугубляли тяжесть положения, и на «Будёз» приходилось время от времени стрелять из пушки, чтобы не разлучиться с «Этуаль». Лишь только ветер менял направление, Бугенвиль тотчас же пользовался случаем, чтобы отойти подальше от опасного берега: но вскоре ветер опять начинал дуть с востока-юго-востока, и все, что удавалось выиграть, снова терялось. Во время этого изнурительного лавирования пришлось уменьшить рацион сухарей и овощей, запретить под угрозой серьезных наказаний употреблять в пищу старые кожи и пожертвовать последней, остававшейся на борту козой.
Читателю, спокойно сидящему у своего камина, трудно даже представить, с какими тревогами было сопряжено плавание по неведомым морям, когда со всех сторон угрожала внезапная встреча с рифами и бурунами, а ветры были противные, течения неизвестны и туман скрывал от взора опасности.
Только 26 июня удалось обогнуть с востока острова Луизиады. Теперь можно было взять курс на север-северо-восток.
Двумя днями позже, после того как было пройдено примерно шестьдесят лье к северу, впереди заметили несколько островов. По мнению Бугенвиля, они принадлежали к архипелагу Луизиада; но большинство географов считает, что то были Соломоновы острова. Ни Картерету, видевшему их годом раньше, ни французскому мореплавателю не пришло даже в голову, что они вновь открыли этот потерянный архипелаг.
Вскоре множество пирог без балансиров окружили оба корабля. В пирогах находились люди, черные, как африканские негры, с длинными рыжими курчавыми волосами. Вооруженные сагаи, они испускали громкие крики и проявляли не слишком мирные намерения. Впрочем, от мысли пристать к земле пришлось отказаться. Повсюду волны с силой разбивались о берег, и прибрежная полоса была такая узкая, что казалось, будто ее совершенно не существует.
Окруженный со всех сторон островами, окутанный густым туманом, Бугенвиль, руководствуясь скорее чутьем, вошел в пролив шириной в четыре-пять лье, где море оказалось до того бурным, что на «Этуаль» пришлось задраить люки. На восточном берегу пролива французские моряки увидели красивую бухту, обещавшую хорошую якорную стоянку. Послали шлюпки для промеров. Пока они занимались этой работой, к ним приблизилось с десяток пирог, на которых находилось, вероятно, человек полтораста туземцев, со щитами, копьями и луками. Вскоре пироги разделились на два отряда и стали окружать шлюпки французов. Как только островитяне подошли на достаточно близкое расстояние, туча стрел и дротиков полетела в шлюпки. Первый ружейный залп не произвел никакого впечатления. Потребовался еще один, чтобы обратить нападающих в бегство. Французские моряки захватили две пироги, экипаж которых бросился в море. Длинные, искусно сделанные, эти пироги были украшены на носу резным изображением человеческой головы с глазами из перламутра, черепаховыми ушами и окрашенными в красный цвет губами. Нападение произошло в устье потока, получившего название реки Воинов, а сам остров назвали Шуазель — в честь французского министра иностранных дел.
При выходе из пролива моряки увидели новую землю; это был остров, также названный Бугенвиль; его северная оконечность, мыс Лаверди, по-видимому, примыкает к острову Бука. На последнем, виденном в предыдущем году Картеретом и названном им Уинчилси, жило, вероятно, очень много народа, если судить по количеству имевшихся на нем хижин. Туземцы, которых Бугенвиль называет неграми, — без сомнения, в отличие от полинезийцев и малайцев, — были, конечно, папуасами[84], принадлежащими к той же расе, что и обитатели Новой Гвинеи. Короткие курчавые волосы они красили в красный цвет; их зубы от бетеля[85], который они постоянно жевали, были также красные. Берег, поросший кокосовыми пальмами и другими деревьями, сулил изобилие свежей провизии; однако противные ветры и течения быстро увлекли оба корабля в открытое море.
Шестого июля Бугенвиль бросил якорь у южного берега Новой Ирландии, открытой Схоутеном, в бухте Прален — в том самом месте, где останавливался Картерет.
«Мы отправили на сушу пустые бочки, — сообщается в отчете, — разбили несколько палаток и приступили к наливу воды, заготовке дров и стирке белья — во всем этом мы испытывали крайнюю необходимость. Место высадки было великолепное: тонкий песок без единого камешка, никакого прибоя; в глубине бухты на протяжении четырехсот шагов в нее впадали четыре ручья. Три из них мы использовали: в одном набирали воду для „Будёз", во втором — для „Этуаль", третий предназначался для стирки. В лесу, тянувшемся вдоль самого моря, росли деревья разных пород; все они могли служить очень хорошим топливом, некоторые являлись прекрасным материалом для плотничьих и столярных поделок и даже для токарных работ. Оба корабля находились на расстоянии человеческого голоса один от другого и от берега. К тому же окрестности бухты были необитаемы, так что мы могли наслаждаться полным спокойствием и свободой. Не приходилось и желать более безопасной якорной стоянки и более удобного места для пополнения запасов воды и дров, для различных, крайне необходимых, починок кораблей, а также для того, чтобы дать возможность нашим больным цингой бродить по лесам, где им вздумается. Таковы были преимущества этой стоянки; имелись и свои недостатки. Несмотря на предпринятые поиски, не удалось обнаружить ни кокосовых орехов, ни бананов, ни каких-либо других продуктов, которые можно получить в населенных местах по доброй воле их жителей или путем применения силы. Так как рыба ловилась плохо, то мы могли рассчитывать здесь лишь на спокойный отдых. Приходилось поэтому опасаться, что больные не смогут поправиться. Правда, тяжелобольных у нас не было, но у многих начиналась цинга, и, если бы их состояние сейчас не улучшилось, болезнь стала бы быстро прогрессировать».
