Арон Ральстон - 127 часов. Между молотом и наковальней
Два следующих зимних сезона я поднимался на все более и более технически сложные четырнадцатитысячники, хотя самые-самые я все-таки оставил на финальную часть. Я приобретал опыт, набирал физическую форму, лучше акклиматизировался, у меня появлялось более адекватное снаряжение — все это позволяло мне делать более долгие и выматывающие восхождения. Планируя выезды, самое пристальное внимание я обращал на то, чтобы избежать лавин, пожалуй главной реальной опасности зимних восхождений. Я всегда сообщал либо родителям, либо соседям по комнате, куда я направляюсь и когда рассчитываю вернуться.
К концу сезона 2002 года на моем счету было тридцать шесть из пятидесяти девяти четырнадцатитысячников. Но мои достижения не сводились к чисто количественным: главное — это было приобретение некоего уникального опыта, которого не имел больше никто в мире. Часто случалось так, что, регистрируясь на въезде, я видел: предыдущий восходитель был здесь три-четыре месяца назад. Бывало и так, что я возвращался к вершине летом и понимал: кроме меня, здесь никого не было за все эти семь-восемь месяцев. Можно было подумать, эти горы принадлежат мне одному. Я ощущал себя частью холодных высоких пиков, занесенных снегом ледниковых озер, изломанных ветром лесов. Я чувствовал и родство с лосями, оленями, бобрами, горностаями, куропатками и снежными козлами. Чем чаще я посещал их родной дом, тем ближе я к ним становился.
В ивовых зарослях западного цирка горы Эванс я чуть было не наступил на куропатку — она отпрыгнула с моего пути в последний момент. Я наклонился и, глядя в ее чернильные глаза, впал в транс. Вселенная расширилась; мы не двигались, я чувствовал связь с этим комочком перьев, замершим в снежной лунке, и мне казалось, эта связь сильнее, чем со многими представителями рода человеческого. Мы сосуществовали в этом зимнем пейзаже, разделяя между собой больше, чем я разделял с людьми, которые никогда здесь не побывают. Я сделал фотографию и потом пытался как-то объяснить друзьям свои мысли и чувства, но они видели только куропатку, не усматривая никакой особой связи.
Путешествия, восхождения, одиночество в зимних горах — все это создавало вокруг меня совершенно особенный мир. Увы, его невозможно было ни с кем разделить, как я ни старался. Я очень хотел внушить кому-нибудь те же ощущения, которые испытывал в своих путешествиях. Я пытался фотографировать и выкладывать снимки в Сети, но всё без толку: для того чтобы по-настоящему понять ту или иную фотографию, нужно было повторить мое путешествие. Для человека, сидящего в офисе или гостиной, фотография зимнего заката в горах — всего лишь красивая картинка. Для меня же она неотделима от воспоминания о том, как я делал этот снимок. Например, однажды я восемь часов шел на снегоступах, с двадцатикилограммовым рюкзаком, по глубокому сыпучему снегу через лес в долине Коттонвуд-Крик. Пройдя несколько ледовых каскадов, я вылез на 4000 метров, на перевал между вершинами Электрик и Брокен-Хэнд. Пейзаж был достоин кисти Альберта Бирштадта[43] — красный закатный свет первого зимнего солнцестояния в новом тысячелетии окатил заснеженные скальные ребра Крестон-Нидл пурпуром. Это было столь грандиозно, что я закричал. Но снимок не передавал всего великолепия этой картины, и не в том дело, что я плохой фотограф, просто я при всем желании не смог бы заставить зрителя ощутить эту усталость, это кислородное голодание, этот восторг и удовлетворение от хорошо проделанной работы — словом, все, что я чувствовал, глядя на столь величественный пейзаж в столь живописных сумерках.
От четырнадцатитысячника к четырнадцатитысячнику, этот мой собственный мир значил для меня все больше. Из проекта, который я просто хочу довести до конца, зимние соло-восхождения стали неотъемлемой частью меня. Нет, я не испытывал иллюзий по поводу своих достижений и не ставил себя в один ряд с элитой мирового альпинизма. Но каждый раз, выходя зимой в одиночку на очередную вершину, я познавал и развивал некую часть себя.
Серпантин лыжных следов, которые я оставил своими телемарками[44] под южной стеной Гарварда, был единственным признаком человеческого присутствия здесь за полгода. На западном склоне горы Массив я видел, как трое волков перебегают снежное поле, проваливаясь по брюхо, и больше, чем их мощь и грация, меня поразил другой факт: до сего дня, до марта 2002 года, последнего волка в Колорадо видели шестьдесят лет назад. Я шел сквозь вьюгу на пик Гумбольдта, и сосульки росли на моем лице, а поднявшись на пик Торрейс, я расправлял руки на диком ветру, подобно крыльям. Не по сезону теплое солнце грело меня на вершине горы Йель, а на Снеффелсе я дрожал в самой толстой своей пуховке.
Жажда восхождений была такой острой, что меня неудержимо тянуло переехать в Колорадо и жить поближе к горам. К тому же работать на большую корпорацию я, честно говоря, замаялся. И тут весной 2002 года мне выпал шанс поехать на Денали[45] вместе с командой просто суперспортсменов. Разумеется, никто на работе не дал бы мне такого длинного отпуска, и пришлось выбирать, что важнее: счастье в жизни или верность «Интелу». В конце концов я пожертвовал работой, продал большую часть домашней утвари и упаковал туристский инвентарь в трехлетнюю «тойоту-такому». Мой пикап, помимо других преимуществ, был оборудован кроватью и прорезиненным тентом для ночевки в кузове. 23 мая 2002 года, в последний рабочий день, я разослал мейлы всем друзьям, объявляя о начале новой жизни. В письме я цитировал Гёте: «На что бы ты ни был способен, о чем бы ты ни мечтал, начни осуществлять это. Смелость придает человеку силу и даже магическую власть».[46]
Большинство коллег одобрили мой выбор, но некоторые не могли поверить тому, что я ухожу не на какую-то другую работу и не для того, чтобы вернуться к учебе. «Интеловские» инженеры так не поступают! Но в двадцать шесть, после скромной пятилетней карьеры, я взял и уволился. В списке тех вещей, которые я поклялся никогда не делать, значилось теперь два пункта: «не работать на корпорацию» и «не жить восточнее Скалистых гор». Так начался путь, который привел меня к вершине Денали — высшей точке Северной Америки, который провел меня через тридцать восемь штатов и Канаду и закончился через полгода в городе под названием Аспен, штат Колорадо, высота 2400 метров.
ГЛАВА 5
День второй: вариантов не остается
Рассвет в пустыне.
Встань рано и заведи свою песню.
В дыхании жизни, что поднимается
От пылающего камня,
Почувствуй твердыню вечности, гладкую на ощупь,
Почувствуй дыхание цветов, танцующих на ветру,
Танцующих на ветру.
Утренний воздух нагревается, и мне больше не нужно без толку долбить камень только лишь для того, чтобы не замерзнуть. Натруженная левая рука настойчиво требует смены занятия, и я оставляю долбежку камня на другой раз. Я совсем не спал, но чувствую прилив сил от света, проникающего в каньон. Примерно так бывало на рассвете после ночного похода. Но сейчас я не вижу конца. Это не восхождение, завершающееся взятой высотой, и не утомительный пеший поход, который рано или поздно закончится. Исход моей битвы с камнем неизвестен. Я буду здесь, пока не смогу решить эту проблему или пока не умру.
