Владимир Санин - В ловушке
Филатов растерянно пожал протянутую ему руку. Криво усмехнулся, встал.
— Так врежу…
— Подготовился, Женя? — деловито спросил Семёнов — Одной лампы хватит или лучше двумя?
— Еще сожжем друг друга… А можно и двумя.
— Веня, — окликнул Семёнов, — бери вторую лампу. И по-быстрому, время не ждет.
Пока механики разогревали картер дизеля, Семёнов, прикрыв глаза, отдыхал и приводил в порядок свои мысли.
В то мгновение, когда он понял, что из второго аккумулятора вытек электролит и стартерный запуск стал невозможен, сознание безысходности затуманило мозг. Двое суток собирали дизель, не только душу — плоть свою, сердце, легкие и кровь вложили в него, и все перечеркнула ничтожная трещина в корпусе аккумулятора. Вспомнилось чье-то: «Улыбочка, как трещинка, играет на губах». Нет, не улыбочка — ехидная усмешка, гримаса пиковой дамы! И не играет, шипит: «Зря старались, голубчики, дизель еще попьет из вас кровушки!»
Одна никчемная трещинка — всю работу!
Сизифов труд — вручную на Востоке запускать дизель. Израсходовались люди, разменяли, истратили последний рубль. Тоже чье-то: «Похоронили мы силы наши под обломками наших надежд». Двое уже так думают, усмехнулся про себя Семёнов, — ты и Филатов. А может, один ты, потому что Филатов больше ни о чем думать не станет — он будет вкалывагь, пока сердце не лопнет.
— Саша, — негромко позвал Семёнов, — будь другом, приготовь кофе. Покрепче.
Был уже такой случай, когда в мгновение рухнули надежды и малодушно хотелось умеречь. Ну, шурф не в счет, там умирать было стыдно — из-за собственной глупости, да еще в одиночку. Случилось это много лет назад на Льдине, под самый конец полярной ночи. Двое суток торосы давили, крошили Льдину, ушли под воду кают-компания и дизельная, поломало домики. Двое суток без сна и отдыха по мосткам, перекинутым через трещины, люди таскали ящики и мешки с продовольствием, палатки и оборудование — спасались от вала торосов. И вот наконец подвижки прекратились, все стихло. Полумертвые от усталости, кое-как установили палатки и только улеглись кто куда, как снова толчок и грохот лопающегося льда. И тут Семёнов вывихнул руку. Как это произошло, он не понял, лишь почувствовал удар и дикую, непереносимую боль. А жаловаться было некому, нужно снова таскать ящики и мешки, и он, едва ли не теряя сознание, таскал одной рукой, пока не споткнулся на мостике и не упал в ледяную воду. Тогда-то он и готов был умереть, но Андрей не позволил — подцепил багром за каэшку, удержал на поверхности, вытащил. А дальше было забытье, сон с кошмарами и пробуждение в жарко натопленной палатке…
— Пей, Николаич. — Бармин протянул кружку. — Беру твой метод на вооружение, даже название придумал.
— Какой метод? — пе понял Семёнов.
— Мордобой как средство прекращения истерики.
— Брось, — поморщился Семёнов, прихлебывая кофе. — А то как врежу…
Они рассмеялись.
— Кофе, ребята! — объявил Бармин. — Держите кружки.
— Принимайте гостя! — послышался голос Гаранина, и в дизельную тихо скользнул Волосан. Шкура его свалялась, морда вытянулась, а хвост, который Волосан всегда так гордо держал трубой, волочился по полу.
— Как это я забыл! — ахнул Бармин, доставая из кармана тюбик. — Ко мне, бедолага! Открой пасть. И не смотри на меня грустными собачьими глазами, срок твоей путевки еще не истек. «О люди, куда вы меня затащили? — спрашивает Волосан. — Кончайте эту прескверную шутку!» А-а, нравится?..
— Что это у тебя? — поинтересовался Гаранин.
— Сгущенное какао с молоком, любимая пища нашего гипоксированного друга. Правда, Волосан? Отреагируй!
Волосан облизнулся, тявкнул по-щенячьи и снова раскрыл пасть. Все заулыбались.
— А ты так умеешь, Веня? — спросил Бармин.
Филатов продолжал молча пить кофе и шутки не принял.
— Помнишь Бандита, Андрей? — Семёнов вздохнул. — Какая любовь была! До сих пор чувствую себя виноватым.
— Это на Льдине, — пояснил товарищам Гаранин. — Был у нас такой рослый лохматый пес Бандит, сибирская лайка. Фокусник и умница вроде Волосана, мог запросто выступать в цирке. И вот однажды Коля Белов, большой любитель сюрпризов, привез нам со станции Челюскин свинку по имени Пышка. Мы думали, начнутся между нашим зверьем склоки, но ошиблись: Бандит с первого взгляда в нее влюбился, целыми днями сидел у деревянной клетки и лизал Пышкин пятачок. Все-таки животное, а люди — разве они поймут все, что происходит в собачьей душе? Но время шло. Пышка росла на глазах, пора ее готовить на камбуз, а никто не мог решиться — рука не поднималась. Наконец нашелся один смельчак, пристрелил из карабина. Бандита в тот день «арестовали», заперли в домике, а когда выпустили — всю станцию обегал, пока не понял, что не увидит больше своей любимой Пышки. И долго был безутешен, ничего не ел, только снег лизал…
— А ты? — упрекнул Волосана Бармин. — Способен ли ты на такую бескорыстную любовь к простой, необразованной пингвинке?
Волосан попытался сделать стойку, но не смог и виновато заюлил хвостом.
— Ладно, поверим на слово. — Бармин погладил собаку и спрятав отощавший тюбик. — Укладывайся в спальный мешок здесь, нечего прятаться от коллектива.
— Масло прогрето, Николаич, — сообщил Дугин. — Можно начинать.
— А топливная система в порядке? — Семёнов знал, что в порядке, только что на его глазах механики осматривали насос и форсунки, и поймал себя на том, что неосознанно хочет оттянуть начало работы. Организм не был на нее запрограммирован, что ли, — не только у него, у всех пятерых людей, столпившихся у дизеля. Пока сидели, пили кофе, гнали от себя эту мысль. Дугин даже втихаря еще раз поколдовал над аккумуляторами, надеясь на чудо. Не там искал, чудо — что они дизель смонтировали и на ногах остались…
Рукоятка запуска находилась у дизеля внизу и была похожа на изогнутую ручку, какой заводят моторы автомашин. В этом положении рукоятки. Семёнов видел главную трудность: чтобы ее раскрутить, нужно было многократно нагибаться всем телом почти до пола. А нагибаться было мучительно тяжело: прерывалось и так сбитое дыхание, кровь бросалась в голову, и к горлу подступала отвратительная тошнота.
— Х-холодно. — Бармин передернул плечами. — Дай согреться.
— Я начну, покажу.
Дугин взялся обеими руками за рукоятку, напрягся так, что на лбу вздулись жилы, с огромным усилием провернул один раз, другой, третий.
— Масло… вязкое, — тяжело дыша, пояснил он. — Первые обороты… самые трудные…
— Отвались… — Филатов встал на место Дугина, согнулся. — Р-раз… два… три… четыре…
