Сергей Иванов - Америка глазами заблудшего туриста
Перед началом чистки решили сделать разминку с мячом. Во время игры мы заметили оставленный кем-то на скамейке бумажник. Сомнений, что рано или поздно, кто-нибудь вернётся за ним, не было, и меня удивил нездоровый интерес моего земляка, с которым он кинулся к своей находке.
— Сделай же что-нибудь, — запричитал таджик и поторопился в другую сторону, к щеткам и швабрам.
Содержимое бумажника уже обследовалось, когда я заявил, что не буду ни в каком качестве принимать участие в разбирательствах в случае конфликта.
— Думай сам: иметь или не иметь. Но при разборках, не ссылайся на непонимание претензий, и меня к этому не привлекай.
— Я тоже ничего не видел! — вставил таджик.
Такая дружная неподдержка озадачила нашего коллегу. Таджик, отстранившись от возникшей ситуации, угрюмо работал щеткой и бормотал призывы к Аллаху.
Мытьем полов и катанием мячей, поглядывая на часы и на бумажник, мы заканчивали своё дело на объекте. Не знаю, чем бы всё закончилось, но до нашего ухода в спортзал забежал вполне взрослый парень, вероятно, начинающий преподаватель Моисеева Закона, и уверенно направился к предмету нашего беспокойства. Прихватив бумажник, он на ходу бегло заглянул вовнутрь, скользнул взглядом по нашей компании, наверняка запомнил нас и вышел.
— Шайтан не попутал нас. Слава Аллаху! — с облегчением подвёл итог наш таджикский коллега.
А ситуация представлялась достаточно живо: хозяин не находит свою вещь и, разумеется, обращается к нам со своим вопросом. Это очень удобно, абсолютно не понимать чужой язык в проблематичных ситуациях, и проявлять разговорную активность в случаях типа «доброе утро, босс! я рад вас видеть, босс!»
После спортзала нас направили на уборку классов. Когда мы прибыли, там ещё продолжались занятия, и нас просили потерпеть минут 20. Мы согласились. Усевшись на травке возле входной двери в класс, которая была открыта, мы могли слушать урок. Это были многократные хоровые повторения за учителем каких-то фраз. Если не видеть аудиторию учащихся, то можно было подумать, что они изучают иностранный язык. Но исступление, с которыми, бубнились заклинания, кричало, что учат здесь не язык, а нечто более важное и судьбоносное.
Столы в классе завалены толстыми книгами, у многих учащихся — диктофоны.
Пока в классе нестройным хором обращались к своим Богам, между нами стихийно возникла атеистическая дискуссия на тему «уместны ли технические средства для изучения религиозных догм?» И заберут ли они с собой свои диктофоны, когда закончат урок и предоставят нам, наконец, помещение для чистки? Таджик, поняв сатанинскую суть обсуждаемого нами вопроса, вспомнил об Аллахе и убежал, пробормотав какую-то невнятную причину отлучки с объекта.
Когда учащиеся вышли из класса, мы приступили к своим материальным делам. Но трое неуспевающих, с хилыми реденькими бородёнками, закатив в экстазе глаза, продолжали блеять о чём-то сокровенном. Мы уважительно повременили с началом уборочных работ и полистали их книжищи. Не найдя ни еденной знакомой буквы в писаниях, и даже не определив: с которой стороны — слева или справа — читается это дело, я отложил книгу и примерял чей-то сюртук и шляпу.
«Нееврей, который интересуется законами евреев, либо изучает их, заслуживает смерти»[3]
Зеркала в классе не было, но и без него я мог видеть свои костлявые, волосатые ноги в кроссовках, комично торчащие из-под чёрного сюртука. Получился этакий шотландский вариант хасида-ортодокса. К сожалению, брюк в классе не оставили. Я взял самый толстый талмуд под мышку и окликнул своего коллегу. На вопрос, сошел бы я за их парня, если ко всему этому добавить мою рыжую бороду и чёрные брюки с башмаками, он ответил, что и раньше никогда не воспринимал мою фамилию всерьез. Я отложил талмуд и взял щётку. Попробовал свое дело в этом наряде, оказалось, крайне неудобно. Пришлось вернуться в собственную шкуру. Подметание полов в чёрной фетровой шляпе (не хуже Горбачёвской) и сюртуке из качественной английской шерсти болезненно напоминало мне о несоответствии занимаемой должности.
Пятница — конец недели. У них — подготовка к шабашу, а у нас — повышенная трудовая активность. К заходу солнца они наряжаются в парадные сюртуки и шляпы, плотно набиваются в синагоги и неистово сотрясают воздух нестройными хоровыми стенаниями. В это время им не до нас.
Я могу отвлеченно понять их религиозные чувства, особенно их упрямое самоубеждение в своём превосходстве над прочими неполноценными гоями. Но воспринимать всерьёз многие условности, которыми они сопровождают свои еженедельные шабаши, я едва ли мог.
Взрослые, бородатые дядьки протягивают, от дерева к дереву, верёвочку вокруг всего лагеря, условно отмечая территорию гетто для коллективного духовного онанизма, в соответствие со своим хасидским учением*. Во время этих действ, они не позволяют себе даже мысленного соприкосновения с какой-либо работой. Чтобы включить освещение или откупорить бутылки с питьевой водой — для этого богопротивного дела приглашается работник-гой. В общем-то, дело не пыльное и даже забавное, и мы охотно идём навстречу их иудейским пожеланиям. (Евр. hoi — народ. Так евреи называют всякого нееврея, неправоверного. Общее еврейское название для всех — не евреев; гой — звучит с оттенком презрения.)
Но в период шабаша они отказываются, также и думать, а уж тем более, говорить с посторонними о делах. В пятницу вечером заканчивается рабочая неделя и нам, как им помолиться, хочется, если не получить наличными, то хотя бы услышать устное подтверждение о начислении каждому того, ради чего мы здесь холуйствуем.
Так, перед началом святых действ, когда босс и его адъютант-бригадир уже облачились в праздничные сюртуки, я, от имени и при поддержке трудового коллектива, кощунственно напомнил об их обещании выплатить нам наличными все трудовые активы. Как я и ожидал, такое напоминание глубоко оскорбило религиозные чувства работодателей. Они недовольно просили нас продолжать работу и ожидать.
Перед самым началом религиозных оргий в главной синагоге, босс, в сопровождении своего адъютанта, посетил нашу столовую. Оба держались подчеркнуто официально, и всем своим видом исключали какие-либо торги. С собой они принесли заготовленные конверты с наличными для каждого работника и списки с тщательно законспектированными рабочими днями и часами. В списках, на удивление чётко были зафиксированы неполные рабочие дни и совершенно не упоминались наши сверх удлинённые рабочие будни, переходящие в ночи. Но главным сюрпризом для меня стало то, что к выплате мне предоставили, лишь за две недели, — строго по 220 долларов за каждую. За одну неделю зарплату почему-то придержали. Объяснил это босс тем, что однонедельная зарплата остаётся у работодателя до окончания договорных работ, в качестве залога. В случае расторжения трудовых отношений по инициативе работника, без согласования сторон, залог остается работодателю в качестве компенсации. Иными словами, этот залог обеспечивал послушание работника. О доплатах за сверхурочные часы босс отказался беседовать с нами, важно сославшись на шабаш.
