Ян Рыбак - Hollywood на Хане
Сперва, я подумал, что стал жертвой глупого розыгрыша. У меня, насколько мне известно, нет явных врагов и нет друзей, склонных к такого рода развлечениям, но кто знает — люди с годами меняются, люди проявляют себя порой очень странными и неожиданными существами…
Короткий поиск в «гугле» убедил меня, что, судя по всему, я имею дело с реальными людьми и с реальной затеей, но тем страннее — на фоне этих людей и этих имён — казалось мне моё собственное участие: ЗАЧЕМ Я ИМ НУЖЕН?.. То есть, зачем им нужен именно Я?..
«Зачем ты им нужен?!» — спрашивали меня мои близкие друзья, которых — и только их — я посвятил в свою тайну. Я удивляюсь им до сих пор! Как могли они не понимать, что именно в их устах эта фраза звучит особенно оскорбительно…
Дети же мои, напротив, не удивились происходящему: они приняли его как должное, и их удивление относилось лишь к тому факту, что заслуженное признание искало их отца так неподобающе долго…
Впрочем, по мере того, как я утверждался в реальности затевающегося мероприятия, круг посвящённых расширялся. Наблюдать реакцию знакомых людей на поразительную весть о моей неожиданной кинематографической карьере сделалось на какое-то время моим любимым развлечением. Когда я говорил им, не в силах при этом сдерживать идиотический смех, что некие загадочные субъекты собираются снимать меня в кино, почти все они взглядывали на меня недоверчиво, — со столь много говорящим непроизвольным сомнением. И только Шош, блистательная и искромётная Шошана, — секретарша моего босса, неувядающая девочка в пожилой оболочке — оценила меня положительно:
— В порнофильме, что ли?
Впрочем, я не уверен, позволительно ли мне считать это комплиментом. Я много размышлял над этим, но так и не пришёл к однозначному выводу…
Одним из первых вопросов, заданных мною Лёше (который на тот момент был для меня Алексеем Рюминым на Вы), как раз и был: «Зачем я Вам нужен?», но в менее самоуничижительной, конечно, форме. Его ответ я проинтерпретировал для себя следующим образом: их фильму требуется эдакий мудрый евреище с глазами сенбернара, который будет беседовать со всеми этими разношерстными иностранцами, тусующимися на Хан-Тенгри в пик сезона, а в свободное от бесед время наговаривать в камеру что-то умное, доброе, вечное, что-то о всепобеждающей дружбе народов, о горе, как о Вавилонской Башне, сплотившей представителей разных национальностей ради достижения единой Великой Цели и прочие возвышенные благоглупости… И если вы думаете, что заслышав эти завораживающие слова: «кино», «главный герой», а особенно — это звонкое, ложащееся на стол заветным орлом, слово «спонсоры», я вытянулся по струнке, как крыска перед флейтой Крысолова, вы плохо меня знаете. В некоторых вопросах я могу быть на редкость упрямым ослом и ношусь со своим «реноме» и своими принципами, как старая дева со своей, неясно от кого оберегаемой, честью.
Во-первых, меня тревожило смутное ощущение, будто я пешка в непонятной мне партии — некая потеря почвы под ногами человека, привыкшего к участию исключительно в затеях собственного приготовления. Во-вторых — и это главное — сама идея фильма показалась мне банальной и неубедительной. Я подумал: «всё это — какой-то фиговый листок, прикрывающий неведомые мне закулисные интересы»…
Ну что ж, надо сказать я добросовестно сражался за свою честь и сделал всё от меня зависящее, чтобы меня не взяли на разгорающийся праздник жизни: я хочу остаться дома, сидеть мордой в угол, и засуньте себе в зад вашу хрустальную туфельку!.. Я такой! Я бываю таким, и сейчас я именно такой!..
Прежде всего, я предупредил продюсера, а затем и режиссёра, что я катастрофически не фотогеничен, боюсь видиокамеры, как огня, а будучи волею случая заброшен на сцену в свет софитов, теряю два фута росту, костенею языком и стекленею взглядом. Мне тут же дали понять, что будь я даже гений чистого уродства, помесь Квазимодо с Герасимом, и, более того, — Эсмеральды с Муму, именно меня они хотят видеть в главной роли в своём альпинистском блокбастере.
Я наглел от попустительства. Я сказал, что весь этот проект интересует меня только в том случае, если мне будет предоставлена полная свобода язвительного слова, даже если слово это выйдет вразрез с генеральной линией режиссёра, продюсера и всей съёмочной группы, притом я честно предупредил, что «дружба народов» будет осмеяна, Гора опущена, а от Вавилонской Башни не останется камня на камне!.. А ещё — деньги вперёд, поскольку у меня финансовый кризис на почве кризиса в личной жизни и материальные трудности на почве душевных переживаний…
Думаете меня погнали взашей? Вымели поганой метлой? Ничего подобного!.. Меня зауважали и возлюбили пуще прежнего. Меня хотели страстно и неудержимо. Скажите мне, смогли бы вы сами устоять против такого, всё сметающего на своём пути, любовного натиска?.. Слаб человек, и если уж провидение решило накормить его, ему придётся жрать манну небесную, под какой бы навес он от неё не прятался… Выброшенный в окно выигрышный билет непременно вдует сквозняком обратно…
Последнюю жирную точку в истории моего сопротивления поставил верный друг Лёньчик: «посмотри на себя со стороны» — укорял он меня — «это же просто смешно видеть, как ты строишь из себя девочку…»
Он говорил недоуменно, он глядел на меня, как на юродивого, как на досадное явление природы: «тебе предлагают бесплатную поездку на Хан, участие в съёмке фильма, массу интересных знакомств и перспективу, которую трудно даже вообразить… И ТЫ ЕЩЁ СОПРОТИВЛЯЕШЬСЯ?!..»
Фотографической мощи вспышка осветила всё вокруг, и в её неумолимом свете я узрел себя самого в свете истинном: запущенного в смысле жизни личной и социальной, бреющего серыми утрами физиономию Пьеро в сиротливом зеркале, горбящегося за щербатым столом в подвального интерьера пристройке, прихлёбывающего из стакана копеечный бренди… Лёньчик прав: разыгрываю из себя невесть что и ворочу рыло от тарелочки с голубой каёмочкой. Добрые люди волокут меня из свинарника в калашный ряд, а я, урод, упираюсь всеми четырьмя копытами…
Всё! Кончено! На хрен!.. Решительно и бесповоротно я отметаю в сторону все сомнения, все посторонние соображения, все сложности, которые сам себе напридумывал, все барьеры и все баррикады, которые возвёл… Отныне и вовеки веков на моём щите будет начертано огненными буквами: «То, что предлагает тебе жизнь, — бери не раздумывая!»
Я начинаю новую жизнь, которую отыграю, как лёгкую музыкальную пьесу: с листа, не заучивая ни единой ноты, безоглядно и виртуозно импровизируя, дирижируя себе белоснежной перчаткой дуэлянта…
