Леонид Почивалов - И снова уйдут корабли...
— Вряд ли доведется. Такого не бывает! — усомнился я.
Миновало еще десять лет. И вот я стою на вершине горы Ваэа. Так уж мне повезло: оказывается, все-таки иногда случается самое невероятное. Занесла судьба к берегам Западного Самоа, на остров Уполу. Передо мной вздыбленная к небу океанская синь, подковка бухты внизу под горой и маленький причал. К нему приткнулся такой крошечный, если глядеть отсюда, кораблик, на котором я прибыл. Небо чистое, прозрачное — ни облачка в нем! Даже странно, куда девались недавние тучи! Всего два часа назад шел дождь. Он начался позавчера и затихал лишь на короткое время. В дождь напрасно пытаться залезть на гору Ваэа — тропинка к вершине крутая, каменистая, скользкая, вьется по опасным уступам скал в густых зарослях тропической растительности.
Гора не столь уж высока, метров сто, но какой простор открывается с ее вершины! За моей спиной мягко горбятся покрытые древними лесами хребты острова Уполу, внизу у подножия Ваэа ярко высвечены солнцем красные черепичные крыши Апии. Над городом висит голубоватая дымка — это отдает влагу перенасыщенная дождевой водой земля.
Мне не просто было подняться на эту вершину. Местные жители не советовали — после дождевой воды дорога опасная. Но я все-таки решился. Я должен был побывать на вершине горы Ваэа! И вот стою здесь возле мраморной плиты. На плите выбита строфа стихотворения на английском:
…На камне моем вы напишете так:
Здесь его дом, его давний маяк,
Из долгих скитаний вернулся моряк,
Охотник из чащи лесной…
И крупными буквами такое знакомое с детства имя: «Роберт Льюис Стивенсон».
Здесь, на Уполу, неизлечимо больной писатель провел последние годы своей короткой жизни, здесь похоронен. Вот где он нашел свой «Остров сокровищ»!
Я стоял на вершине горы у самого берега тропического острова и вглядывался в вольный простор океана. И вдруг разглядел в нем крошечную точку на горизонте. Она медленно приближалась. Становилась крупнее, отчетливее. К острову подходил корабль.
Может быть, он из России?
Однажды мне довелось побывать в Туапсе. У причала вдруг увидел очертания знакомого судна. У меня сжалось сердце. Это была «Украина». Жив еще старый теплоход, по-прежнему трудится, по-прежнему шлепает по волнам на своих недолгих трассах от одного черноморского порта к другому. Я, не раздумывая, взял билет до Сочи и по трапу поднялся на борт судна. Побродил по его палубам, заглянул в салон первого класса, нашел знакомый диван — обивка на нем была уже новая, яркая, в модном пластике.
Теплоход медленно, неуклюже, по-стариковски устало отваливал от причала, словно ему не очень-то хотелось расставаться с покоем твердой земли. Внизу на пирсе стояла юная тоненькая девушка в белом платье, махала рукой и кричала: «Счастливого плавания!» Это напутствие предназначалось парню, который на баке помогал матросам свертывать швартовы. Головы матросов украшали полинявшие под солнцем и ветрами фуражки с золотыми якорьками над козырьками. На пареньке была такая же фуражка, только совсем новенькая, и якорек на ней полыхал огнем.
Когда судно вышло в море, юноша, проходя по шлюпочной палубе, увидел меня и, сдвинув брови, строгим голосом сделал замечание:
— Не свешивайтесь, гражданин, над бортом! Это, извините, не пруд, а море!
Мускулы на мягком юном лице были напряжены, оттого лицо казалось суровым и недоступным. Только глаза подводили — в блеске соперничали с золотым якорем над козырьком. Они еще слишком мало видели.
— Извините! — поспешил согласиться я. — Вы правы! Море надо уважать.
Тогда в Сочи, в день своей первой встречи с морем, я видел шторм с берега. Теперь предстояло совершить плавание уже не вдоль побережья, а выйти в открытое море. Стояла осень, и на море все чаще штормило.
Но в день выхода «Трансильвании» из Одессы погода была отличной, море покорно стелилось перед форштевнем судна ровной гладью.
Я впервые уплывал на корабле в дальний путь, за горизонт, когда уже не будет видно берегов, да еще в загранку! И на этот раз не «зайцем», у меня в кармане законный билет в отдельную каюту и паспорт СССР для выезда за границу.
Отправляюсь в плавание на судне, которое идет под флагом Румынии. Судно старое, довоенное, невеликое, размером с «Украину», но ухоженное, удобное, румынский экипаж его одет с иголочки, вежлив, предупредителен: как-никак, а трасса у «Трансильвании» — международная. Уходит судно из Констанцы в Одессу, оттуда снова в Констанцу, в Варну, потом через Босфор, Мраморное море, Дарданеллы в Эгейское, Ионическое, Адриатическое моря и завершает путь в албанском порту Дуррес. Повидаю берега Румынии, Болгарии, Турции, Греции, Албании… Даже не верится, что все это выпало на мою долю.
Пассажиров на борту «Трансильвании» десятка два, не больше. В судовом ресторане, где мы обедаем, большинство столов свободно, даже скатертями не накрыты, и пустота ресторанного зала наводит грусть. Когда-то здесь шумели праздничные вечера, под потолком блестели гирлянды разноцветных лампочек, на маленькой, заставленной теперь лишней мебелью эстрадке бойко играл джаз-оркестр.
В Констанцу мы пришли вечером, утром «Трансильвания» уходила дальше. С румынского причала на борт судна поднялся всего один пассажир. Я видел, как он шагал по ступенькам трапа. Это был мужчина лет сорока, высокий, темноволосый, легкий загар придавал его лобастому мужественному лицу особую выразительность, а светлые глаза холодновато поблескивали. Он был одет в элегантный костюм, который отлично сидел на его ладной спортивной фигуре. Вслед за ним два матроса несли два кожаных чемодана и картонную коробку, на ней фломастером был помечен адрес отправления: «Будапешт».
Он появился в ресторане только за обедом. Занял отдельный столик у окна. Меня мучило любопытство: кто он? Сперва решил, что бывший спортсмен, а сейчас тренер — фигура вполне подходящая для подобного амплуа, походка спортивная, уверенная, пружинистая. Это я установил еще на трапе.
В ресторане он поразил меня тем, как ест. Я еще никогда не видел, чтобы так красиво ели. Он ел по-мужски решительно, с аппетитом, но то не было насыщение желудка, а выглядело естественным действом, которое совершалось четко, спокойно, с достоинством и элегантно. Все движения его рук, вооруженных вилкой и ножом, казалось, продуманы до деталей, ни одного лишнего жеста, даже труд жующих челюстей был вроде бы светски вымерен. Наблюдая за венгром, я подумал, что он держится за столом, как вышколенный аристократ. А может быть, таковой и есть? Какой-нибудь бывший венгерский барон, покидающий свою родину, ставшую столь неподходящей для баронов. Из Албании может переправиться в Италию — она недалеко, за морем. Там аристократов еще полно.
