Тео Варле - Остров Фереор
Я распрощался.
Люсенька Жолио пожелала мне счастливого пути, как если бы вопрос шел о какой-нибудь восьмидневной экскурсии; нехватало только, чтобы она попросила меня прислать ей открытки с видами южного полюса. Ее супруг, более экспансивный, наградил меня горячим поцелуем. Что же касается профессора, то он возобновил свое приглашение:
— Итак, условлено, дорогой коллега, мы завтракаем завтра вместе в «Кларидже». Мы с Эльзой выедем сегодня из Булони в 7 часов 30 минут, чтобы быть завтра в Париже к 11 часам. Приходите в 11 часов 30 минут в таверну «Рояль» и постарайтесь привести вашего друга, господина Ривье.
Я поклонился, скрывая свою радость, и пожал жесткую руку отца, потом — свежую, нежную ручку дочери. Последнее, что запечатлелось в моей памяти, была дружеская улыбка ее голубых глаз, которые я надеялся увидеть завтра опять.
II. ЦИКЛОН НА АТЛАНТИКЕ.
Я должен сказать сразу, что встреча не состоялась, и это было первое выпавшее звено цепи намеченных мною событий.
Согласно точному расписанию, я вышел из вагона в Париже в 20 часов 10 минут. Я поел в вагон-ресторане; ни театры, ни кино не соблазняли меня. Оставив свой багаж в отеле «Терминус»[6] и отправив телеграмму Ривье, я нанял такси и отправился на бульвары подышать воздухом перед сном.
Был теплый сентябрьский вечер; толпы гуляющих и автомобилей разворачивались головокружительной фильмой среди цивилизованного апофеоза электрического света. Как и в каждое мое посещение Парижа, я лишний раз удивлялся беззаботному веселью этого города, на которое, казалось, ничуть не влияло отчаянное экономическое состояние страны и падение франка до 460 за фунт. Одни лишь разносчики газет — «Либертэ» и «Л'Энтран»[7]—экстренный выпуск, — вносили некоторое неприятное беспокойство в поток прохожих, которые быстро раскупали и просматривали свежие, пахнущие типографской краской листки.
Чтобы прочесть их, я уселся на террасе кафэ «Кардиналь», на углу бульвара Осман.
«Бурные дебаты в Палате относительно мер, способных прекратить падение франка… В перспективе министерский кризис… Столкновение аэропланов в Виллакубле».
Относительно ожидаемого урагана газета не сообщала ничего, кроме того, что в 2 часа было передано Башне по радио. Но когда я стал разглядывать бульвар, сияющее объявление привлекло мое внимание. В глубине перспективы на крыше громадного здания «Париж — Прожектор», развертывался сказкой огненных букв:
«Буря свирепствует на Азорских островах… Новые кораблекрушения… Четвертиуаттная лампа Фебус — домашнее солнце… Гибель трансатлантического парохода «Зюдерзее»… Пейте аперитив[8] Кишоф…»
Глубокая меланхолия разрасталась во мне при виде такого смешения вестей об ужасах и повседневщины. Я с горечью наслаждался этим вечером в Париже, последним, быть может, перед долгим отсутствием. Кто знает, — год, два, а может быть, и больше предстоит провести в печальных пустынях Антарктиды?
Но что из этого! Я никого не покидаю: я один на свете, с тех пор как мать моя и жена погибли в Париже в апреле 1918 года от снаряда «Берты»… Ирония судьбы! — в то время, когда мой госпиталь стоял в Мало, ежедневно подвергаясь обстрелу орудий Диксмюдэ… Детей нет, семьи тоже. Лишь несколько друзей, в лучшем случае таких, как Жолио и Ривье…
Славный Жан-Поль! Его благодарность — надежная. Случайно купаясь вместе лет пятнадцать тому назад, я спас ему жизнь — это так, но много ли нашлось бы людей, которые помнили бы об этом долго? Спроси я у него завтра тысячу франков, он даст мне их с улыбкой. А пока что, ему именно обязан я возможностью бежать от неудовлетворяющего меня существования; это он в последнюю минуту представил меня в качестве судового врача капитану Барко, экспедицию которого он субсидирует. Мое существование… И я перебираю в памяти последние девять лет. Девять лет жизни врача, кочующего из Парижа в Трувиль, из Трувиля в Санари, из Санари в Булонь, не имеющего возможности обосноваться окончательно и не находившего во всякого рода флиртах ничего, кроме мимолетного развлечения, оканчивающегося разочарованием… Я вижу, наконец, свою решимость сбросить этот старческий облик и обновиться путем самовольного изгнания в далекие пустыни и героической жизни на полюсе.
В это время мимо меня по тротуару прошла молодая женщина — высокая, стройная и одетая в такое же синее пальто, какое было утром на Фредерике; последняя представилась мне отчетливо; подумал — это галлюцинация, и ощутил смущение подобное тому, какое овладевало мною в ее присутствии. Ее духи «Ремембер» вызывали в моем представлении в этот парижский вечер все великолепие залитого солнцем летнего пляжа. Я опять видел перед собой ее улыбку. Фредерика! Новая заря!..
Ax! жизнь с тобой была бы, может быть, спокойнее и слаще!..
Но я пожимаю плечами, возмущенный собой и своим сумасшедшим воображением, которое уже рисует мне будущее, когда белокурая кандидатка станет верным спутником моей жизни, моим духовным союзником… Но что ты, безумец! Ты послезавтра отправляешься в Антарктиду… Твое счастье, не правда ли, эта встреча in ex-tremis[9], которой ты не можешь воспользоваться… Я должен увидеть ее завтра! А что потом? Хорошее дело! Узнали ли мы друг друга, позавтракав вместе разок? А если наша симпатия возрастет, она лишь отравит мой отъезд, на который сегодня утром еще я смотрел, как на освобождение. И еще ее отец, этот загадочный швейцарец, — чего он от меня хочет? Чего он хочет от Ривье? Если я окажу ему эту услугу, отдаст ли он мне за это руку дочери? Да нет же! Это абсурдно. Никто так не женится — после двух коротких встреч, накануне отъезда на край света!..
Я плохо спал эту ночь, потому что слишком рано улегся в своей комнате в отеле «Терминус-северный»[10].
Мне снился крейсер во время кораблекрушения; Фредерика была капитаном, а ее отец развлекался тем, что вылавливал удочкой плавающие трупы.
Я не закрыл с вечера ни окон, ни ставней. Когда я проснулся, в комнате было так темно, что я подбежал к окну, чтобы проверить время по вокзальным часам. Было уже восемь часов. Лил дождь, небо было свинцовое, под бешеными порывами ветра звенели оконные стекла. Это была предсказанная накануне буря. Первая моя сознательная мысль была о Фредерике, которая теперь должна была садиться на пароход в Булони в эту отчаянную погоду, которая на побережьи была несомненно еще хуже.
На авеню Вилье, у Жана-Поля Ривье, куда я отправился к 10 часам, согласно посланной накануне телеграмме, меня ожидало первое разочарование. Банкир накануне утром выехал в Биарриц, вызванный телеграммой к жене, и вернется только через два дня.
