Александр Иванченко - Повести студеного юга
Когда-то такие шхуны строили норвежцы. По своим мореходным качествам и прочности среди китобойных судов они долго считались лучшими в мире. Отважные викинги ходили на них в Антарктику и охотились за китами даже во льдах моря Росса. Шхуны не боялись ни льдов, ни антарктических бурь. Теперь в это верилось с трудом. Нелепый вид подошедшей к нам посудины не вызывал ничего, кроме смеха. Все столпились у борта, гогоча, глазели на диковину.
На открытом ходовом мостике шхуны за штурвалом стоял длинный пожилой человек в грязном берете, очках и засаленном черном комбинезоне, из-под которого выглядывал на груди воротничок белой рубашки, надетой под вылинявший голубой свитер.
— Я Джек Дэвис, хозяин этого острова! — прокричал человек с шхуны по-английски.
О Джереми Дэвисе я тогда еще не знал и на фамилию этого англичанина не обратил внимания. Меня удивило лишь, что он хозяин острова. Я не подозревал, что на свете существуют частные острова.
Мистер Дэвис спрашивал доктора.
— Срочно нужна помощь, — не выпуская из рук штурвала, кричал он. — Умирает мой сын. Он там, на берегу. — Кивком головы англичанин указал в сторону белого домика.
— А что с ним? — прокричал в ответ доктор.
— Ранен, — сказал англичанин.
— Какой характер ранения? Я врач, объясните подробнее.
— Он потерял много крови. Бритвой ранен.
Потом, когда мы с доктором были уже на шхуне, мистер Дэвис, направляя судно к берегу, взволнованно говорил:
— Дважды в год к нам приходит рефрижератор из Монтевидео, и как-то была шхуна из Порт-Стэнли. Других судов я здесь не видел, вас послал сам бог. Мы были в отчаянье, до ближайшей больницы мне пришлось бы идти четыреста миль. В море сейчас штормы, я не знаю, что было бы с Редмондом. Этот глупый мальчик перерезал себе вены.
— Вены?! — у Залмана Ароновича округлились глаза. — Что же вы не сказали сразу? Скорее назад! Куда же вы гоните? Давайте назад, я должен взять необходимые инструменты. Это совсем другое, я не к тому готовился.
Я поразился докторской прыти. Как только шхуна опять подвернула к борту нашего судна, он взлетел по штормтрапу в несколько секунд. Это при его-то габаритах: 165 сантиметров роста и 110 килограммов веса!
— Редмонд сделал это в постели, — рассказывал мне Дэвис, пока мы ждали доктора. — В его комнате живет пингвин, он поднял шум: пингвины не терпят запаха крови. Жена пошла узнать, в чем дело. В первом часу ночи вдруг шум. Потом она позвала меня. Ред не давал себя бинтовать. Нам помогла Энни, это моя дочь… Мне семьдесят четыре, я не понимаю молодых людей. Они и сами не понимают, что им нужно.
Я хотел спросить, что все же толкнуло Редмонда на такой шаг, но не решился. Дэвис как-то враз посуровел. Хмуря плоский лоб, достал из кармана кожаный кисет, медленно свернул самокрутку, закурил. Помолчав, сказал еще:
— Раньше ему нравилась говядина на углях. Сегодня я сделал, поджарил, как ему нравилось. Он не съел, вторые сутки ничего не ест. Глупый мальчик, в июне ему будет только шестнадцать…
— Это произошло вчера?
— Да, в ночь с воскресенья на понедельник. Вечером он, как обычно, хорошо поужинал. Потом играл с пингвином и немного спорил с дедом. У меня еще жив отец, ему сто три года. С Редом они не ладят. Дед его очень любит. Не всем молодым нравится, когда их любят…
Парня мы застали едва живым. Мертвенно-бледный, он лежал на кровати совершенно безучастный, с неподвижно застывшими глазами.
— Этот мальчик таки действительно плох, — натягивая халат, сказал Залман Аронович. — Вы видите, как он выжат? Он бы к вечеру умер.
Дэвисам доктор перевел свои слова иначе:
— Я говорю, что положение не блестящее, но пока ничего страшного. Ему нужна свежая кровь, литра два.
На Нью-Айленде живут только Дэвисы. Вместе с Редмондом их семь человек. Кровь деда и отца не годилась, они оба слишком старые. Энни кормила двухмесячного ребенка. Поэтому ее кандидатура в доноры тоже отпала. Оставались сорокалетняя миссис Агнес, мать Реда, и ее двоюродная сестра Марго. Но сначала нужно было узнать, какая группа крови у них и какая у юноши. Кровь родственников, даже матери и сына, совпадает не всегда.
У Марго оказалась вторая группа, у миссис Агнес — третья. Труднее было определить группу Реда. Доктор исколол ему все пальцы, так и не получив из них ни капли. Пришлось класть под микроскоп бинты с уже заскорузлыми кровяными пятнами. Наконец выяснилось.
— Третья, — шумно вздохнул Залман Аронович и выразительно глянул на меня. Ему, корабельному врачу, моя группа крови была, конечно, известна.
— Ладно, — сказал я, пожав плечами.
— И сколько вам не жалко? — Свою одесскую манеру задавать вопросы Залман Аронович сохранял в любой обстановке.
— Да берите пол-литра! — вдруг расхрабрился я. Потом меня осенило: «Пол-литра — это же восьмая часть всей моей крови!» Но убавить щедрость теперь было неудобно.
Доктор перевел мой ответ Дэвисам, добавив:
— Мистер Иванченко желает сделать из вашего сына запорожского казака.
И, готовя прибор для переливания крови, принялся рассказывать, кто такие были запорожцы. Слушая, как он их восхваляет, представив меня выходцем из Запорожья, я краснел и с тягучей тоской ждал боли. Ничего на свете так не боюсь, как боли.
Когда прибор был готов, Залман Аронович сказал мне с усмешкой:
— Дух запорожца вы уже проявили, мы постарались его оценить, а теперь прошу закатать правый рукав. Возьмем двести пятьдесят граммов, по донорской норме. Вполне достаточно. На борту мы имеем еще людей…
До того часа я не знал, что процедура выкачивания из тебя крови даже приятна. Сначала чуть-чуть возбуждаешься, потом по всему телу разливается умиротворяющая нега, как от легкого опьянения. И только после перед глазами жиденький дымок. Да немножко липко во рту.
У Нью-Айленда наш корабль стоял неделю. Я был свободен от судовых работ и жил эти дни в доме Дэвисов. Теперь они считали меня своим родственником, кровным братом Реда.
…Древний Джон сидел в кресле-качалке. Он пододвинулся ближе к камину, укутался в грубошерстный домотканый плед, но ему было холодно. На сто третьем году жизни человеку нелегко согреться. Старик часто сморкался, заученным жестом нахлобучивал лохматую меховую шапку. У его ног, одетых в толстые шерстяные носки, на свалявшейся грязно-бурой овчине лежал рыжий огнеземельский кот, огромный и жирный. Время от времени старик осторожно ставил на него мерзнущие ступни. Сонно мурлыкая, кот покорно грел их своим телом.
Из выцветших глаз старика скатывались слезы. Они текли по рытвинам его морщин, как стекает роса по коре старого дерева. То были слезы, не выражавшие ни горя, ни радости. Слезы зябнущего старика. Лицо Джона уже минуло ту стадию, когда кожа человека становится дряблой. Морщины высохли и от сухости словно потрескались. Они были почти коричневыми. Джона родила смуглая патагонка.
