Генри Мортон - Лондон. Прогулки по столице мира
Если бы кто-нибудь удосужился записать все те мысли, которые приходят в голову каждые десять минут путешествия по Лондону, это было бы удивительное повествование!
Между тем омнибус продолжал ехать по Стрэнду.
3Я бросил взгляд на прохожих.
Те из них, кому за сорок, пережили две мировые войны и уцелели во время битвы за Англию. Юноши и девушки шестнадцати−семнадцати лет не помнили другого Лондона, кроме полуразрушенного города проломленных крыш, обвалившихся стен, покореженных каминных решеток, заросших мелколепестником и кипреем подвалов. От этого Лондона у меня разрывалось сердце, к нему просто невозможно привыкнуть до конца, но для них это привычная картина, которая не вызывает никакого удивления. Дети циничной и внушающей страх эпохи революций и нестабильности, они не представляют себе, какой была жизнь в богатом и уверенном в себе Лондоне 1913 года или в менее самонадеянном, но все еще богатом Лондоне периода между двумя мировыми войнами.
В силу своей жизнеспособности, которая, собственно, и делает их великими, старинные города всегда находятся в процессе изменений. История показывает, что даже в Средние века наступали периоды, когда лондонец, видя изменения в моде, в привычках и в поведении и не находя примет старого времени, уже не узнавал город своего детства. Наслаиваясь друг на друга в течение столетий и даже более длительных периодов, такие перемены настолько изменяют город, что, возможно, Чосер с трудом узнал бы Лондон эпохи королевы Елизаветы. Шекспир наверняка заблудился бы в кирпично-каменном лабиринте Лондона эпохи доктора Джонсона. А сегодняшний город из стали и бетона привел бы в замешательство Диккенса, который прекрасно знал лондонские закоулки. Но эти вызванные естественным ростом изменения, которые принято называть «движением в ногу со временем», отличаются от резких перемен, спровоцированных каким-либо бедствием. Если попытаться найти в долгой истории Лондона период, во время которого город находился приблизительно в таком же состоянии, как сейчас, наверное, это будут годы после Большого пожара, случившегося при короле Карле II. Тогда значительная часть Сити, как и теперь, лежала в руинах.
Но эти события отнюдь не идентичны по своим последствиям. Для тех, кто испытал на себе воздействие воздушных налетов, это бедствие оказалось более суровым испытанием, нежели Большой пожар. Лондонский пожар был вызван случайностью и продолжался в течение считанных дней. Воздушные налеты были преднамеренной попыткой врага покорить город, девизом которого всегда была свобода. Поэтому, несмотря на то что видимые последствия пожара и налетов во многом схожи, воздействие этих двух событий на городское население нельзя сравнивать. Нынешнее поколение лондонцев выдержало больше испытаний, чем любое предыдущее, может быть, за исключением того, которое проживало здесь в очень давние времена. Мы ничего не знаем о том, какие испытания им пришлось выдержать и какие заботы их тревожили, нам известно лишь, что им было суждено поселиться в Лондоне после того, как римляне ушли из Британии. Тогда страна на несколько веков погрузилась в пучину анархии и разбоя.
Мне вдруг подумалось, что за свою жизнь я видел четыре различных образа Лондона. Первый образ был настолько смутным и в то же время настолько живым, что я порой задавал себе вопрос, уж не является ли он частью творчества Диккенса, которое всегда воспринималось мной как собственный жизненный опыт. Но это было не так, и у меня есть все основания это утверждать. Еще в раннем детстве меня как-то взяли в Лондон. Это случилось в последние годы правления великой королевы Виктории. Я помню тот город, с его ужасающим шумом и суетой, грязью и слякотью — ведь дело было зимой. И одним из наиболее четко запечатлевшихся в памяти эпизодов стал теплый загон, где пахло соломой и было мокро и грязно от растаявшего снега на полу конки, двигавшейся по Ладгейт-Хилл. Я хорошо помню темный купол собора Святого Павла, возвышавшийся над морем белых от недавно выпавшего снега крыш.
Возможно, это утверждение вызовет удивление и даже негодование, но именно тогда век лошади в Лондоне подошел к концу. В городе появились странного вида автомобили, которыми управляли люди в защитных очках. Эти машины напоминали кареты, и, когда они ломались, вокруг них собирались толпы праздных зевак. Но именно они через несколько лет изгнали лошадей из Лондона и преобразили внешний вид городских улиц. Впрочем, когда я впервые оказался в столице, то увидел город конок, карет с извозчиками, двухколесных кэбов и частных карет. Тогда мне казалось, что все люди в этом городе либо щелкают кнутами, либо громко кричат. Нескончаемо звенела конская упряжь, мостовые содрогались от глухого стука копыт. Громадные краснолицые мужчины на козлах кутались на морозном воздухе в бесформенные пальто, скрывали ноги под теплыми пледами, а затянутыми в перчатки руками сжимали вожжи.
Поездка на конке представляла собой весьма неспешную процедуру со множеством остановок и использованием любой возможности обменяться любезностями. В то время пассажир был частью уличной жизни Лондона. Сегодня это просто невозможно, так как мы находимся в изолированном пространстве омнибуса или легковой машины. А в те времена вы сидели на открытом воздухе и медленно проплывали над морем голов пешеходов. Все это напоминало живописную процессию вступления в должность лорда-мэра. Извозчики располагали уймой времени, чтобы перекинуться друг с другом шуткой или обменяться ироническими замечаниями по поводу любого из пешеходов. Казалось, все они были знакомы друг с другом, и в тот момент, когда рука полисмена приводила в движение сотни неподвижно застывших лошадей (многие из которых, как мне помнится, вскидывали головы и всхрапывали), эти извозчики начинали орать как бешеные, и испуганному ребенку казалось, что он находится в самом центре яростной ссоры.
Теперь-то я понимаю, что видел тот лик Лондона, который был знаком Хогарту. Это был город жизнерадостного крикливого простонародья; город, заполненный шумом, который сегодня мы не различаем и не замечаем. Выступали духовые оркестры, играли тромбонисты и шарманщики, пели уличные певцы, орали разносчики. Стоя у дверей своих лавок, пронзительно вопили мясники в полосатых фартуках, фоном раздавалось громыхание запряженных лошадьми телег, звяканье мелких монет, поскрипывание упряжи и щелканье кнутов. Наверное, шум Лондона не мог не произвести на меня сильное впечатление, потому что родственник, у которого я остановился, настолько устал от городского шума, прежде всего от грохота колес, что застелил мостовую у своего дома слоем дубильной коры. Помню, я забирался на стоявший у окна стул и, встав на колени, наблюдал за уличным движением, прислушивался к внезапно проникавшим сквозь слой коры приглушенным звукам, а когда они приближались, снова слышал все эти доносившиеся с дороги гулкие шаги, перестуки и громыхания в их естественном звучании.
