Юрий Федоров - Державы для…
Ежился Шелихов, ежился, но наконец, собравшись с духом, навалился грудью на край стола, словно груз непосильный толкая, сказал:
— Сесть-то мы сели на землю американскую, но ежели правде в глаза смотреть, пристроились лишь с краешку.
Федор Федорович руки на стол положил, манжеты кружевные сминая, потянулся лицом к собеседнику.
— Вот мы крепостицы построили, — продолжил Григорий Иванович, — какие ни есть, промыслы разведали, большим, малым ли хозяйством обзавелись, а все ненадежно это.
— Так, так…
— Потому как один купец из-под другого землю рвет, друг друга ослабляя.
Федор Федорович из-за стола поднялся и рядом с Шелиховым присел в кресло. Да еще поторопил:
— Ну, ну… — глаза к купцу присматривались внимательно.
— Да что говорить, — сказал Шелихов, морщась сокрушенно, — промысел, хоть и самый богатый зверем, опустошить в год-два можно до чистого камня. Бей только колотушкой без ума, и зверя не станет. А разве дело это? — Григорий Иванович наступать уже начал на Рябова. — Дело? Нет, — подбородок вскинул, как взнузданный, — на таком расчете далеко не уедешь. Возьмешь зверя раз, другой, и все. Так?
Федор Федорович улыбнулся. Сибирский напористый купец нравился ему больше и больше. Григорий Иванович в апартаментах начальственных вовсе освоился. И уж в подкрепление слов своих пристукивал кулаком по краю стола. Само собой как-то это получилось. Разговор за живое его взял.
— Чтобы зверя добыть, кораблики надо строить. А это деньги большие. Людей нанять в ватагу — тоже недешево. Припас боевой, оружие, харчи — все копеечка. Алтыном не обойдешься.
— Так, — молвил Федор Федорович, — как же надобно поступить?
— Самое главное, компанию надо сбить. И она у нас уже есть!
— Так что же? — наморщил лоб Федор Федорович. — Не понимаю.
— Промышленники друг другу крылья подшибают. Мы думали — объединим в компанию и на этом свару между купцами кончим. Ан нет! Другие находятся, со стороны, все дело рушат. Монополию надо дать компании.
Федор Федорович поднялся с кресла, зашагал по кабинету.
— Да, — протянул он, — монополию…
Бровь у него поднялась, углом сломалась.
Видя, что какое-то сомнение зародилось у Рябова, Григорий Иванович заспешил:
— Пушчонки нужны для крепостиц на случай нападения, офицеров хоть самое малое число для команды, деньги надобны…
Наседал он по-купечески. Помнил старое правило: покупатель сомневается, так рви за полу, вдуматься не давай.
— А сколько денег просит компания? — спросил Рябов.
— Двести тысяч.
Рябов вновь заходил по кабинету.
— Через двадцать лет возвернем, — пообещал Шелихов. — И с лихвой.
Рябов все шагал и шагал. Стучали каблуки. Потер задумчиво сухой, костистый нос. На руке рубиново вспыхнуло кольцо.
— Так, — сказал он, как бы про себя, — пушки, офицеры… Двести тысяч… Монополия…
Шелихов ему определенно нравился. И чувствовал Федор Федорович в нем силу, которая позволит купцу совершить задуманное. Видел он купцов сибирских и уральских, которые брались за дела, казалось, и непосильные, но сдюживали. И понимал он, что только и надо — не мешать людям этим сотворить свое дело. Высоко сидел Федор Федорович и многое знал, но молчал о многом. Так и сейчас, похаживая по кабинету и пальцами похрустывая под фалдами, молчал о том, что ему было ведомо. Взял себя крепко за подбородок и еще раз на купца взглянул. Плечи чугунные, крутые, шея неслабая, лицом узок и лоб высокий. Хорош… Перехватил упорный шелиховский взгляд. «Насторожился, — подумал, — догадлив, знать. Ну, да это для дела польза великая… Нутром чует, где тяжко будет».
— Что же, — сказал, — надо думать. Помогай бог!
Шелихов конфузливо улыбнулся:
— Вы уж простите меня, невежу, но у нас на это так отвечают: «Вот и сказал бог, чтобы ты помог».
Федор Федорович ободряюще рассмеялся.
Удача большая найти в столице человека, который покажет, как нужные двери отворить. После встречи с Федором Федоровичем закрутились дела Шелихова волчком. Бумаги по походу он тут же получил. И уже чиновники в коридорах канцелярий с Шелиховым раскланивались, не доходя пяти шагов:
— Здравствуйте, Григорий Иванович.
И улыбка во все лицо, а еще намедни, не сморгнув, поспешали мимо, будто не видя. А гляди-ко, люди-то, оказывается, милейшие. Сама доброта брызжет из глаз, и лица добродушнейшие. Так-то возьмет тебя ласково за руку — ну, прямо брат родной. И голоса нехриплые вовсе у этих ребятушек, не осипшие от петербургской сырости, но певучие, звонкие, радостные. Ангелы и то, поди, так не щебечут.
Теперь о Шелихове говорили: «Сильный. И малого времени не пройдет, миллионщиком станет!»
А Григорий Иванович, бойко стуча по ступенькам каблуками, меньше всего думал о миллионе. Другое было в голове. Видел он, как сходят со стапелей корабли, в пене и брызгах победно устремляются вперед. Душа у него пела. На завтра загадывая, не удержался и слетал на верфь петербургскую. Посмотреть, какие закладывают кораблики. А посмотреть было на что. На стапелях красавцы, лебеди белые стояли. Мастера петербургские, прямо сказать, поразили его своим умением. «Вот, — подумал, — этих-то умельцев к себе перетянуть». С одним, другим перебросился словом и обзавелся надеждой.
— Э, паря, — нажимал, — у нас не край, а рай земной. Дерево — какое душа пожелает. Работай знай, а мы не постоим за благодарностью.
Мастера посмеивались. Но Григорий Иванович понял: ежели постараться, мастеров можно сманить.
Вскорости Григория Ивановича принял сам президент Коммерц-коллегии.
Шелихов робел. Впервые он был принят лицом столь вельможным. Не знал, как и начать разговор. Понятно: в мелочной лавке дегтем торговал недавно, а этот делами державными ворочает. Прикусишь язык. Вскинул глаза на графа, увидел: лицо без улыбки, из-под кустистых бровей глаза смотрят неторопко.
Александр Романович заговорил первым:
— Здравствуй, купец, — сказал голосом, в котором чувствовалось расположение. И сразу же после паузы, выдержанной мгновение всего, продолжил разговор, да так, словно слова читал с писаного, больно плотно складывались они у него.
Шелихов в слова вслушивался и понял: этот говорит, зная, для чего. Дело у него есть. Оно всегда понять можно, ежели труд себе задашь, пустой разговор человек ведет или же всерьез произносятся им слова. Многие люди, языка своего не щадя, так — бряк, бряк — зря его треплют. А иной одно слово произнесет, и видно — этот себе на уме. В его речь надо вдуматься.
Заговорил же Александр Романович о том, чего Шелихов и не ждал:
