Виктор Ерофеев - Очарованный остров. Новые сказки об Италии
Медсестра, увидевшая это, обомлела и села на стул, застыв от увиденного.
Антон и Дима тем не менее распорядились, нашли табурет, разложили конфеты, шампанское, восточные сладости, откуда-то появились стаканы.
Антон торопил:
— Скорей, скорей, Дима, а то он помрет…
Дима суетился, руки дрожали, как будто он сам был сильно выпивши, и никак не мог открыть бутылку шампанского. Гриша между тем спал.
— Помрет, помрет… — бормотал Антон. — Веселия, веселия! Нальем и разбудим самого!!! — многозначительно добавил он и поднял большой палец вверх при слове «самого».
«Сам» же не подавал виду. И когда в стаканы уже лилось шампанское, медсестра, сидевшая на стуле, дико закричала, точно бульканье шампанского вывело ее из оцепенения.
…Врач на тот момент куда-то исчез, но сбежался персонал, человека три.
Старшая медсестра, толстая дама, вошла первая. Взглянув на двоих этих парней — патологически весёлых почему-то, — она решила, что видит сумасшедших, и завизжала. Санитары, вошедшие за ней, оказались людьми рассудительными и конкретными. Медсестра продолжала визжать, а санитары ее успокаивали:
— Да не сумасшедшие они, ну просто ребята с улицы выпить зашли… Бывает…
В реанимационной был спокоен только один человек — Гриша: он спал и грезил во сне. Других больных не было…
Скандал получался сногсшибательный. Хотели вызвать милицию или даже прессу, но не вышло. Только одинокая больная старушка, случайно заглянувшая в реанимацию, сказала:
— Ребят не бейте. Они пошалили, и все. Дайте покой больным.
И в этот момент Гриша открыл глаза и все понял… Слабым, но несколько повелительным движением руки он дал знак. Антон, хорошо зная Гришу, расшифровал этот знак таким образом: Гриша доволен наличием шампанского, но оскорблен тем, что не помер. Потом «сам» закрыл один глаз.
Санитары сыграли, однако, явно умиротворяющую роль. Милицию не вызвали. Под истерично-нелепые крики медсестер санитары вывели Антона и Диму из реанимационной и дальше в убогую проходную.
— Вы люди живые, яркие, что вам там делать, у полумертвых, — бормотал один из санитаров. — Мы, между прочим, тоже люди живые…
Антон понял намек, и где-то в углу эти последователи Гриши распили шампанское с санитарами.
Но скандал и слух о диком посещении больного Гриши Сметова разразился и пошел гулять по свету. Сам Гриша был в восторге, и параллельно прекрасно и быстро шло его выздоровление. Врачи бдительно о нем заботились, особенно якобы выпивший перед операцией врач. Зоя и Лена не отходили от больного, раздражая Гришу своей нежностью и заботой.
Но скандал имел последствия, в основном душевные. Сам главврач испуганно поглядывал на Гришу и один раз, интимно наклонившись к нему, шепнул в ухо:
— Что же вы, молодой человек, Бога не боитесь…
Но у родителей Зои скандал вызвал ужас.
— Мое терпение кончилось, — сказал Николай Палыч. — Я тружусь как слон, а моя дочь вышла замуж за идиота.
— Сколько лет я преподаю в вузе, среди молодежи, но подобного кошмара никогда не видывала, — заявила спокойная обычно Анна Петровна.
Хотели всерьез убедить Зою развестись с ним. К этому плану пытались подсоединить Лену, как будто более вразумительную дочку. Николай Палыч сказал ей с весьма твёрдым убеждением:
— Лена, если человек с таким цинизмом относится к собственной смерти, то что можно ожидать от такого человека?
А Анна Петровна добавила:
— Да кто он такой, чтобы так относиться к своей смерти? Так может только полубог или сумасшедший… Делай, Лена, вывод сама. Повлияй на Зою, она так любит тебя…
Лена сама-то немного растерялась от такого поведения веселого Гриши, но тем не менее ответила:
— Мама, ведь они любят друг друга, пусть Гриша в чем-то сумасшедший, но Зоя считает, что он ей подходит…
Анна Петровна чуть не разрыдалась:
— И это говоришь ты, психопатолог!
Отец вышел от таких слов в другую комнату. Лена мягко ответила:
— Мама, успокойся… Во-первых, я, как психопатолог, могу тебе сказать, что вся эта психопатология как наука — чушь собачья. Я в нее не верю. Чтобы понять, кто нормален, а кто — нет, надо знать, кто мы, люди… И куда идем. Человек не знает о себе самого существенного, главного… Как же можно судить, кто нормален, а кто — нет, если речь идет о мировоззрении и тому подобном… А объективно: клинически Гриша совершенно здоров, и Иван Семеныч, наш семейный врач и друг отца, подтвердит это… Гриша просто с причудами, если говорить обывательски.
Анна Петровна вспыхнула:
— Это мы, твои родители, обыватели, выходит…
— Да никак нет… Просто Зоя не хочет и думать о каком-то идиотском разводе. Я с ней говорила об этом. Наш разговор бесполезен…
— Ты тоже довольно цинична, Лена, — зло сказала Анна Петровна. — Не веришь в психопатологию, а на ней зарабатываешь…
Лена защитилась:
— Я не верю в нее по большому счету… А на низшем, маленьком уровне она может приносить пользу. Вся современная наука стоит на этом. Общемировоззренческие выводы, которые делает современная наука, — чистый негативизм, своего рода материализм, просто бред, отрицающий очевидное: дух, Бога, автономность сознания, но на уровне житейской практики она приносит пользу, хотя и большой вред одновременно…
Анна Петровна махнула рукой:
— Больно ты умная. Я сама займусь Зоей.
Но это занятие не дало результата.
И Гриша, и Зоя успокоили мать и отца. Гриша даже уверял, что больше такие шутки не повторятся.
— Ты хоть Зою пожалей, — со слезами на глазах говорила Анна Петровна. — Ей не до шуток. Она у нас девочка серьезная и чуть-чуть не от мира сего…
— Ну и слава богу, — ответил Гриша, — что не от мира сего… Посмотрите, сей мир-то каков.
Между тем Гриша переживал серьезный моральный кризис. После реальной возможности умереть он принялся за богословие, чтобы яснее понять, что будет потом. Не чурался и философии.
То, что он узнал, поразило его. Он-то думал, что будет встреча с неведомым, преображение сознания, боги, другие миры, а оказалось, что после определенных мытарств душа впадает в сонное состояние и спит как в коконе, до конца времен, как говорится. А что потом — это уже, извините, говорить сложно… Конечно, бывают исключения, и душа сразу определяется: идет вверх или вниз. Но в подавляющем большинстве случаев просто спит. До поры до времени, конечно. Но время это огромно…
И тогда Гриша заскучал. Он-то надеялся… А впереди, значит, смертный сон, покой мертвых, скука. Гриша, надо сказать, вообще не любил спать. Человек он был не в меру активный. Даже среди ночи вставал и что-то писал — свои песни… Само понятие сна навевало на него скуку. А скуку он терпеть не мог. «Лучше уж от водки умереть, чем от скуки», — писал великий поэт. А тут умрешь — и опять скука, монотонный сон без сновидений, покой умерших. Эх, Гриша, Гриша, а он-то мечтал о неведомом.
