Вокруг Света - Вокруг Света 2006 №04
Эволюция империи
Принцепс Сената (от лат. princeps — «первый») поначалу был просто первым в списке сенаторов и, соответственно, имел почетное право первого голоса. Но начиная с Августа, носитель этого титула сделался неформальным обладателем верховной власти, и потому ранний период империи, с 27 года до н. э. по 193 год н. э., называют Принципатом, для которого характерно формальное сохранение республиканских учреждений (Сената, комиций, магистратур и так далее). Более того, сохранив за этими структурами сугубо бюрократические функции, принцепсы через них и проводили свои решения. Империя, функционировавшая таким образом, пришла во II веке к политическому кризису. Сначала выход виделся в диктатуре военных, вроде Веспасиана и Тита. Начиная же с III столетия, когда к императорской власти пришел Диоклетиан, сама ее модель подверглась принципиальной ревизии и реконструкции. Наступила эпоха Домината (284—476 годы), то есть единоличной власти римского «господина» (dominus). При Диоклетиане и особенно Константине I Великом (306—337 годы) разные группировки аристократии, напуганной восстаниями и желавшей централизации власти, примирились между собой. Особа государя была окончательно признана абсолютной и божественной, Сенат утратил всякое политическое значение, и оно перешло к Консистории (государственному совету). Бюрократический аппарат усложнился и разросся, представители центральной администрации получили специальные титулы и денежное содержание, чего раньше никогда не было. В то же время параллельно Доминату, как это ни парадоксально, в стране усиливались центробежные тенденции, что и отразилось в учреждении Диоклетианом тетрархии двух августов и двух цезарей, деливших между собой множество частных полномочий. В 324 году Константин упразднил тетрахию, правда, оставив формально-административное деление единого государства на четыре огромные префектуры. После этого государя империя разделилась на Западную и Восточную, из которых первая пала в V веке, а вторая просуществовала еще более тысячи лет.
Траян: Imperare sibi maximum imperium est — Власть над собой — высшая власть
Когда он был суров, его непреклонная готовность к карательным мерам нацеливалась на доносчиков. Когда же настроение императора было воинственным, его желания незамедлительно воплощались в реальность в виде завоеванных Месопотамии, Армении, Дакии…
После его смерти каждого нового императора в Сенате приветствовали словами «felicior Augusto, melior Traian!», означающими: «Да будет он «удачливее Августа и лучше Траяна». С имперской задачей — навести страх на внешних врагов — Траян справился с лихвой. В обыденной жизни он проявлял те же остроумие и простоту, что и Веспасиан, и это неудивительно, ведь его карьера в чем-то напоминала судьбу последнего.
Марк Ульпий Траян, первый владыка Рима, рожденный вне Италии, был усыновлен императором Нервой, который при Веспасиане управлял Сирией. Но несмотря на это, юный Траян начал службу простым легионером. В армии, по сообщению Плиния Младшего, он отличался необыкновенной силой и выносливостью: в любом походе, вплоть до последнего, шел впереди своих войск.
В 98 году н. э., став императором, Траян сразу прославился компанией по борьбе с доносительством, терзавшим Рим. Все дела по обвинениям в «преступлениях против государства» были прекращены, и таким образом множество почтенных сенаторов избежали смерти. Суд молодого императора над самими же доносчиками оказался так же суров, как над разбойниками. Их посадили в трюмы наскоро сколоченных барок и утопили в Тирренском море. Анонимным же наветам просто перестали давать ход, и в городе, по определению Плиния Младшего, воцарились «не доносчики, а законы». Траян действительно показал себя заядлым «законником». По преданию, вручая префекту претория кинжал — символ должностного достоинства, государь высказался так: «Даю тебе это оружие для охраны меня, если я буду действовать правильно; если же нет, то против меня». В столице и провинциях он подчеркнуто обращался со всеми как с равными. Его любезность и добрый нрав снискали славу не меньшую, чем впечатляющие военные успехи. Траян до конца своих дней не изменял девизу: «Я хочу быть таким императором, какого я сам себе желал бы, если бы был подданным». В общем, в памяти римлян он остался как «наилучший император».
И, наконец, вспомним: в «царствование» Траяна территория империи достигла наибольших масштабов: ее земли протянулись от Геркулесовых столбов до Персидского залива. Позже она лишь неуклонно, как шагреневая кожа, сжималась. Так, преемник нашего героя, Адриан, был вынужден уйти из центральной Месопотамии. Не правда ли, этот властитель выглядит на фоне своих предшественников «светлой личностью»? Довольно странно, что историки, столь суровые к Калигуле и Нерону, не забывающие подробно описывать даже невинные их слабости, для Траяна приберегли одни комплименты. Конечно, с одной стороны, империя устала от произвола первых цезарей и более не могла выдерживать властных безумств, так что императору, правившему на рубеже I и II веков, поневоле приходилось быть «хорошим». С другой стороны, есть и более циничное объяснения этого феномена. Чтобы понять его достаточно сравнить годы жизни Траяна (53—117) и его биографов Тацита (56—117) и Плиния Младшего (62—113). Хронисты сочиняли в правление своего кумира... Умер великий цезарь, возвращаясь из Парфии, в 117 году. Причиной его смерти была кишечная инфекция.
Диоклетиан: Quae fuerunt vitia, mores sunt — Что было пороками, теперь вошло в нравы
В III веке Римской империи, какой ее знали сподвижники Августа или читатели Овидия, уже нет. Ее закат был предрешен. И тем не менее даже в эту эпоху в империи рождались великие властители, такие как Диоклетиан. Удивительно, он не имел хорошего образования, не блистал интеллектуальными способностями, однако сумел удержать власть в своих цепких руках с 284 по 305 год. Этот период можно назвать поворотным в судьбе империи. Если Флавии (Веспасиан, Тит, Домициан) происходили не из самого знатного рода, то этот деятельный реформатор и вовсе родился в семье вольноотпущенника. А потом, как и многие другие, воспользовался шансом выдвинуться на военном поприще. Малообразованному Диоклетиану с лихвой доставало природной хитрости и ума, а его энергии можно было только позавидовать. Он смог практически полностью отменить республиканскую атрибутику, отправив ее на свалку истории. Императорская власть стала абсолютной по форме и содержанию. Диоклетиан легко смог позволить себе то, о чем не смел и помыслить могущественный Август: ввел придворный церемониал, близко копировавший обычаи персидских царей — перед ним падали ниц и целовали край его одежды. Что же касается административной стороны дела, «земному богу» пришлось ввести режим так называемой тетрархии, то есть «четверовластия», потому как единолично управлять огромной лоскутной державой становилось все тяжелее. Едва успев прийти к власти осенью 284 года, Диоклетиан официально объявил, что берет в соправители Максимиана. В результате чего, как это бывало в истории, например, при Октавиане и Антонии, империя искусственно разделилась на две части. Максимиан остался полновластным хозяином на Западе. Его столицей стал Милан. Диоклетиан взял себе Восток и отстроил новый столичный город— Никомедию на побережье Мраморного моря. Два императора имели равные титулы августов — причем предполагалось, что по прошествии двадцати лет правления они добровольно сложат с себя власть и передадут ее своим преемникам. Последних императоры выбрали и назначили загодя, даровав им титул цезарей: Констанций Хлор обосновался до поры в Трире, а Галерий в паннонском городе Сирмий. Система власти четырех, по мысли Диоклетиана, должна была обеспечить преемственность и спасти империю от развала. В том же направлении император мыслил, и когда вводил свои реформы: в армейской сфере легионы сделались более мобильными и боеспособными, в финансовой — «взимание бесчисленных податей было явлением не то чтобы частым, а просто непрерывным». Государь сделал безоговорочную ставку на традиционный римский политеизм, который легко вбирал в себя различные чужеземные веяния, от египетских до кельтских. Но вот нейтрализовать потенциал молодого христианского учения ему не удавалось. Император, настроенный философски, не питал личной неприязни к новой религии, но посчитал себя вынужденным пойти на самые решительные меры. По его высочайшему эдикту церкви подлежали разрушению, их имущество — конфискации, христианские книги — сожжению, а сами люди, отказывающиеся от языческих обрядов, — смерти.
