Станислав Савицкий - Прекрасная Франция
Чтобы не заканчивать разговор о Нормандии сюжетами о сутяжничестве и парадоксах мещанства, поговорим о народном искусстве. Ведь Нормандия – крестьянская земля, боготворимая Жаном Милле. Столь проникновенных и человечных портретов пахарей, молочниц, пастухов в мировом искусстве было создано мало. Милле рос в зажиточной крестьянской семье, все его герои – не модели, позировавшие в мастерской, но люди, которых он знал с детства. Его картины и рисунки рассказывают о нормандской деревне без прикрас и без салонной эффектности. Милле сохранил для нас эту жизнь, о которой многие его современники, покорявшие парижский бомонд, имели отдаленное представление. Недаром в его работы всю жизнь был влюблен Ван Гог.
У Милле есть эта гиперборейская меланхолия, известная всем, кто любит север и знает ему цену. Аки Каурисмяки пару лет назад снял трогательную историю о бедняках из рыбацких кварталов Гавра. Это редкий в последние годы фильм о маленьких людях. Каурисмяки всегда берет сюжет, в котором есть что-то от «Матери» Горького, что-то из «Ночей Кабирии» Феллини, что-то из Эжена Сю и немного Бастера Китона. Криминальный флер плюс душещипательность и ирония – на этом строятся его смешные, грустные и немногословные фильмы. Гавр у Каурисмяки, кажется, почти случайный город. С таким же успехом финских актеров можно перенести в Марсель, воспетый Марселем Паньолем. Ведь прежнего, довоенного Гавра – города рыбаков и моряков – больше нет, как нет и социальной драмы или трагикомедии двадцатых – тридцатых.
| 72 | Улица в городе Дьепп
Мир, придуманный Каурисмяки в Гавре, в действительности сохранился в Дьеппе, уцелевшем во Вторую мировую /ил. 72/. Здесь остались старые рыбацкие кварталы и портовые районы, к которым надо идти через разводные мосты. Здесь на брандмауэре дома местным кустарем нарисована счастливая рыбацкая семья /ил. 73/. Здесь котам всегда достается отменная рыба, они горды и пушисты, как и положено котам портового города.
| 73 | Фреска на стене дома в портовом квартале Дьеппа
| 74 | Пирс на набережной в Дьеппе
| 75 | Пирс на набережной в Дьеппе
В разгар сезона туристов тут не слишком много. Они предпочитают курортные места подальше от городской суеты. На мощном бетонном пирсе, крепко провонявшем мочой, удят рыбу еще не протрезвевшие со вчерашнего мужики /ил. 74, 75/. По пустому пляжу важно расхаживают чайки и бакланы. У рыбака вдруг клюет, он тянет спиннинг, но улов срывается с крючка еще под водой и уплывает, вильнув хвостом. Мужик застывает со спиннингом в руках и смотрит вдаль. В его отсутствующий взгляд проваливается серое море, хмурое небо и едва угадывающаяся в тумане линия горизонта.
Шантийи – Эрменонвиль
В галерее портретов местных иностранцев есть много разных человеческих типов: и те, кто так и не смог для себя решить, кто они больше – ирландцы, испанцы или французы; и те, кто осел в здешних краях по житейским и пожизненным обстоятельствам; и те, кто был слепо влюблен во все французское и к старости превратился в расплющенный круассан-озаманд или морщинистую головку камамбера; и те, кто стремился во что бы то ни стало быть больше французом, чем сами французы. А уж сколько тут отщепенцев всех мастей – и не перечесть! Со времен Сенанкура, воспевшего одинокого гения Обермана, который таился от бездушного света в лесах, полях и горах, таких героев во Франции было немало.
Первопроходцем потаенной жизни был, наверно, Руссо, хотя, как знать, может быть, у него был так ловко скрывшийся от всех и вся предтеча, что мы о нем ничего никогда не услышим. Руссо велик как мастер прогулок. В прогулке нет ничего лишнего: мы идем навстречу миру, свободные и открытые ко всему, и наши размышления не скованы правилами и ограничениями. Руссо нашел форму мысли и метафору человеческого опыта в естественности, с которой он сопоставлял воспоминания, фантазии, переживания, отрывочные наблюдения, неожиданные ассоциации и рассуждения. Без Руссо мы могли бы не досчитаться мечтательных и рассеянных ездоков на остров Любви /ил. 76/. Не будь Руссо – что бы сказали о трогательной истории про Поля и Виржини, сочиненной крепким хозяйственником в далекой колонии Бернарденом де Сен-Пьером? Не подвинулся ли рассудком, живя среди диких племен, этот менеджер высшего звена и поклонник «Новой Элоизы»? Сенанкуру тоже пришлось бы сочинять что-нибудь более жизнеутверждающее и социально позитивное, если бы тылы не прикрывал автор «Исповеди». И каково было бы Бодлеру, Верлену и Рембо объяснять возмущенной и достопочтенной публике, к чему все эти блуждания по Парижу и бельгийским городишкам?
| 76 | Руссо воспитал несколько поколений мечтательных ездоков на остров Любви
Прогулки по Пикардии достались нам в наследство от Руссо.
Одним из самых интересных рассказчиков о поездках в эти края был Нерваль, проведший детство в Шантийи. В «Прогулках и воспоминаниях» он пишет о том, как вернулся в родные места, причем приехал на поезде, который совсем недавно пустили между Парижем и Шантийи. Это было самое начало строительства железных дорог в Европе. Поезда были в новинку. Кто-то даже их побаивался. Шутка ли сказать – состав мчался на бешеной скорости двадцать километров в час! Большинство современников Нерваля испытало сильное потрясение от первой поездки на колесном громозеке. Этот шок запомнился Карлу Марксу, воспевшему революцию как локомотив истории, Нестору Кукольнику, написавшему «Попутную песню» о поездке с Царскосельского вокзала в Царское Село, Уильяму Тёрнеру, живописавшему поезд в клубах пара посреди долины. Шок быстро прошел, к новому транспорту привыкли. И вскоре Достоевский и Лев Толстой полюбили одну из ключевых сцен романа разыгрывать в купе, а то и начинать рассказ с железнодорожного путешествия.
Нерваля вдохновляли поездки на поезде. Ко всему прочему, в Шантийи он поехал по делам – найти жилье, так как снимать квартиру в Париже ему стало не по карману. Путешествие удалось во всех отношениях. Даже очерк о нем Нерваль пристроил в журнал и получил за него гонорар. В Шантийи он был рад всему. Город оставался прежним. Замок коннетабля де Монморенси, которым впоследствии владел граф Конде, величественно возвышался над строго вычерченным садом Ле Нотра, к которому спускался пологий пандус. В английском парке по тенистым аллеям прогуливались праздные посетители, разглядывая китайские павильоны и скульптуры. На острове Любви был построен новый павильон с приземистым куполом. В замке была чудесная коллекция живописи, она и сегодня выставляется, как прежде, по-домашнему, плотной шпалерной развеской.
