Игорь Зотиков - Пикник на Аппалачской тропе
— Я вспомнил это! Я вспомнил это! — кричал он, когда узнавал на слух какое-нибудь русское слово, которое он учил еще в школе, а потом, казалось, начисто забыл.
«Оставь вражду сюда входящий!» — эти слова незримо витали в те дни над входом в ленинградский Дом ученых.
Когда я был в КРРЕЛ первый раз, в 1975 году, худой, с горящими глазами и влюбленный в свои морские льды инженер, с которым мы вместе когда-то работали в Антарктиде, показал мне чертежи большого корпуса охлаждаемых экспериментальных бассейнов, залов и установок, которые они решили построить. Для этого, правда, требовалось много миллионов долларов. Никто не верил тогда, что конгресс выделит такие деньги. Однако их выделили, и во время моего второго посещения КРРЕЛ, в январе 1978 года, этот человек с гордостью показывал мне почти построенный ледово-инженерный комплекс — двухэтажное здание, в котором имелись три огромных холодильных зала. Основной исследовательский зал должен был моделировать процессы в мерзлоте и водоемах, покрытых льдом. Температура в нем могла быть до минус 30 °C.
Главной частью второго такого же зала был бассейн длиной почти пятьдесят и шириной двадцать метров. В этом бассейне глубиной метра четыре существовали приспособления для создания течения воды и для наблюдения и фотографирования того, что делается под водой, через специальные окна, расположенные ниже ее уровня. На поверхности воды в этом бассейне можно было быстро создать толстый ледяной покров и на буксире протягивать через него модели ледоколов, моделировать взаимодействие льда со сваями мостов и буровых установок. Можно было двигать и сам лед, образовавшийся в бассейне, так, чтобы он как бы надвигался на неподвижные модели.
— Этот комплекс, — с увлечением рассказывал инженер, — несомненно, на много лет определит крен КРРЕЛ в сторону исследований, связанных с изучением процессов образования и таяния речного и морского льда, айсбергов и шельфовых ледников, а также методов активного воздействия на них, борьбы с ними, а главное — вопросов проходимости, обеспечения движения речного и морского транспорта в зимнее время.
Однако американцы из КРРЕЛ считали, что наиболее важная проблема в холодных районах или в холодное время года состоит в решении вопроса проходимости наземного транспорта, сохранении мобильности и интенсивности движения транспорта на дорогах в условиях заноса дорог, гололедицы, плохой видимости… Поэтому они мечтали в ближайшие годы построить еще более дорогой корпус установок по опытам с новыми наземными машинами для движения без дорог и отработки лучших методов строительства дорог и их эксплуатации в условиях холодных климатов и в холодное время года. Особое внимание они собирались уделить при этом созданию серии экспериментальных установок для изучения лучших методов борьбы со снегом и льдом на дорогах, борьбы со скольжением на дорогах.
Я знал, что хотя конгресс США еще не выделил им денег в то время, но принципиальное согласие на это уже имелось. Эти два лабораторных комплекса и определят основное направление работы КРРЕЛ на десять — пятнадцать лет. Ведь ледово-инженерный комплекс этого сооружения являлся самым большим и мощным в мире.
Самым удивительным во всем этом для меня было то, что руководство КРРЕЛ всячески старалось привлечь к работе на этих экспериментальных комплексах и установках и советских ученых. Но, как правило, из этого ничего не выходило. Переписка шла большая, а результат почти нулевой. До меня приезжал и работал в КРРЕЛ (именно работал, а не посещал с кратким визитом) только один человек из СССР, специалист по физике мерзлых пород.
«Почему, ну почему, Игор? — умоляюще спрашивал меня Ассмус. — Попробуй напиши туда, в СССР, еще раз, что сейчас политика США такова, что все контакты, совместные работы, которые не выходят из стадии переговоров и существуют лишь на бумаге, но не работают на деле, будут свертываться с нашей стороны. А ведь легче сохранить старые связи, чем когда-нибудь начинать создавать новые. Это как с девушкой. Если она долго пренебрегала парнем, он отвернется от нее и может найти себе другую».
«Да, да! — соглашался я. — Когда приеду в Москву, то непременно передам ваши слова…» А про себя думал: «Это здесь, в Америке, всем и мне самому кажется, что мое слово, результаты моих наблюдений в США важны кому-нибудь у меня на Родине. А когда я туда вернусь, первая и главная вещь, которой я должен буду снова научиться, — это помалкивать и не лезть в дела, которые прямо меня не касаются». «Вы ученый, вот и занимайтесь своей наукой. А уж о том, как ее планировать, позаботятся другие…» — в лучшем случае скажут мне.
Не раз в таких случаях вспоминал я рассказ Лескова «Левша», особенно ту его часть, в которой описывается, что случилось с Левшой после того, как он вернулся из Англии. Очень уж соответствовало тому, что обычно испытывал я после возвращения из длительных загранкомандировок.
Я ведь начал регулярно ездить в США примерно с 1975 года: неделя по дороге в Антарктиду, чтобы присоединиться к американской антарктической экспедиции, неделя-другая по дороге обратно. Обычный маршрут был такой: Москва — Вашингтон (тогда еще наши самолеты летали в столицу США) — город Линкольн в штате Небраска (там помещался штаб Проекта исследований шельфового ледника Росса) — Лос-Анджелес (оттуда самолеты американской антарктической экспедиции отправлялись в полет на шестой континент с остановками на Гавайских островах и в Новой Зеландии в Крайстчерче). Потом пара месяцев работы в составе американской антарктической экспедиции и такая же дорога домой. Только на обратном пути уже не надо было спешить к определенному сроку и поэтому можно было посетить еще одно-два места в США, чтобы ознакомиться с работой еще одного американского научного центра и в то же время прочитать лекции, рассказать о советских исследованиях.
Начало этим поездкам было положено в самый разгар того, что за границей получило название «дитанд», а у нас — «разрядка». Очень легко было тогда работать с американцами; все они были полны энтузиазма в придумывании и разработке планов осуществления самых разных совместных американо-советских проектов. Полон был такими проектами и КРРЕЛ. Но время шло, письма летели через океан и с громадным запозданием приходили обратно, а часто и вообще не приходили. Правда, делегации американских ученых летали в СССР и делегации советских ученых прилетали в Америку, жали друг другу руки, подписывали соглашения. Лились рекой водка и виски: «Мир — дружба! Мир — дружба!» И так продолжалось бы бесконечно, но однажды, как рассказывал мне потом Ассмус, американская сторона почувствовала, что надо что-то предпринять, — проекты совместных работ не двигаются. Ведь те большие ученые, которые приезжали с делегациями, действительно были большими учеными и в большинстве своем хорошими людьми, но они сами, своими руками, уже давно ничего не делали, а только руководили и организовывали! Поэтому и проекты их никак не выходили из стадии общих разговоров. А до непосредственно работающих ученых, которых в Америке ждали, дело не доходило.
