Милош Главса - Спящий пробуждается
Этот гимн был сложен в 1370 году до н. э., но звучит он и сегодня, спустя 3330 лет, вполне современно. Его строфы будут трогать сердца и через десять и двадцать тысяч лет, хотя и Земля и ее обитатели станут уже иными. Пустыня Эс-Сохра — Сахара, как раз такое место, где более ощутимо, чем где бы то ни было, осознаешь смысл времени.
Караван между тем продвинулся к северу. До расстилающегося впереди Каменистого нагорья с растущими на нем там и сям пучками зелени можно, кажется, дотянуться рукой. Здесь мы услышали о подземном туннеле, который якобы тянется под пустыней и соединяет Шотт-эль-Мельргир с колодцами лагуатских оазисов.
И вот мы среди каменных развалин, поросших колючим кустарником и стеблями опунций. Вдруг глазам нашим открывается… что это, мираж, галлюцинация? Фата-моргана пустыни? Нет, это не мираж. Это настоящий туристский лагерь, такой, какие раскидывают обычно во время воскресного пикника. Но где гитара и костер? Кому пришла в голову безумная мысль расположиться лагерем в осыпях Эрг-эль-Зербы?
Из палатки слышится французская речь с парижским выговором.
Он и она.
Не влюбленные ли это, бежавшие сюда из Парижа, в знойный климат южных территорий? Может быть, их чувство показалось им недостаточно горячим под холодным небом Европы?
Палатка зашевелилась.
Сначала показался он. Заросшее лицо делало его похожим на пророка. На голове разрисованный тропический шлем. На шлеме и голова фокстерьера, и бутылка виски, и червонный туз и т. п. Зато совсем не пророческий вид придавали ему короткие штаны цвета хаки, из которых торчали загорелые ноги, самые худые, какие только видел песок Эрга.
За ним светловолосая девушка, с серыми горящими глазами.
Современный божок любви с уверенной улыбкой двадцатой весны.
Сердечный, шумный разговор.
— Необычный пикник, не так ли? — хлопает меня по плечу бородач в коротеньких штанишках. — Но каждое «почему» имеет свое «потому». Чтобы вам было ясно: Сюзанна и я в Париже изучаем геологию. А здесь проходим практику.
Он показывает нам геологический молоток и рабочий журнал.
— И не скучно вам посреди моря песка, на раскаленной куче камней?
— Вам бы тоже не было скучно, мой друг. Три вещи облегчают нам жизнь. Во-первых, расположенный поблизости лес, во-вторых — переносный приемник «Филко», в-третьих — моя кошечка, Сюзанна, которая мимоходом получила здесь обширные познания в геологии и кулинарии.
— О каком лесе вы говорите? Я не вижу ни одного деревца.
— И все-таки в нескольких шагах отсюда находится настоящий лес.
— Что вы водите меня за нос, дружище? Вы думаете, я слепой?
— Мы не шутим, честное слово! Если не верите, пойдемте посмотрим.
Двух неверующих Фом из Чехословакии молодая парижская парочка берет за руки и влечет к месту, где торчит множество каменных вековых стволов.
— Окаменевший лес, — шепчет почтительно молодой геолог.
— Восхитительно! — говорю я.
Пробую представить себе те доисторические времена, когда между Джуа и Улед Джеллалом рос лес. Вероятно, он простирался от северного Джебель Кагриля — нагорья, которое высится над Улед Джеллалом, и до Ахаггарского плоскогорья, находящегося и теперь во владении туарегов. Трудно сказать, какая растительность покрывала здесь когда-то землю. Очевидно, это были гигантские виды древовидных папоротников и хвощей. Но теперь все погружено в сумрак давно прошедших веков и погребено под многотонным песчаным покровом, лишь кое-где прерываемым высохшими руслами уэдов.
Кажется, что в каменных стволах заключены духи существ, живших еще в те времена, когда людей не было, или уже мертвых многие миллионы лет.
Сюзанна выносит из палатки консервированный кофе и свой «Филко», изящный радиоприемник, имеющий вид миниатюрного чемоданчика. Ловим волны 210,6 м. Радио Алжира. Джаз.
Сюзанна, дитя Парижа, танцует вокруг палатки и хлопает в ладоши в такт музыке, льющейся из далекого Алжира.
Духи далекого прошлого Сахары, несомненно, поражены.
А каменный лес бесстрастно глядит на человеческие фигурки, собравшиеся вокруг батарейного радиоприемника, на палатку и танцующую Сюзанну.
Вероятно, он говорит себе:
— Что делать… Я слишком стар, чтобы обращать внимание на этих безумцев.
Под защитой Франции
Местный полицейский с изуродованным ртом, в тюрбане, с деревянной саблей на боку и толпа мальчишек в белых лохмотьях. Негроидные лица с пухлыми губами. Ноги обуты в галоши из грязи и пыли. Наш караван входит на главную и единственную площадь Улед Джеллала. Вокруг площади, как и в остальных городках Сахары, крытые, пестро расписанные галереи.
Солнце докучает нам сильнее, чем толпа любопытных. Разгружаем животных и скорее в тень. В городке, по слухам, существует приземистое здание — отель с дешевыми номерами. Вот здорово: бар с холодильником, ванна, на окнах сетка от москитов, постель!
Но происходит что-то непонятное. Нас окружают несколько стражников во главе с уже знакомым нам полицейским и ведут к огромному дому с плоской крышей. Вокруг дома высокие стены, поверх которых протянута колючая проволока.
Над этой громадой из камня и колючей проволоки в знойном, недвижном воздухе развивается красно-бело-синий флаг Франции.
— Но, господа, неужели мы взяты под стражу? Ведь у нас письмо от господина генерального резидента… а вот и разрешение.
Оказывается, вовсе нет. Мы не взяты под стражу.
Мы просто милые гости французского офицера, мсье коменданта.
Комендант Дуэ производит впечатление общительного и интеллигентного человека, пожалуй немного утомленного и нервного.
Он из тех колониальных офицеров, которые исполняют приказания, держа свое мнение при себе.
Он из тех колониальных офицеров, которые отдали часть своей жизни и здоровья этой «африканской Франции».
Он из тех колониальных офицеров, которые высидят в седле верхового верблюда столько же, сколько и за рулем автомобиля, а после двухмесячного отпуска в Париже или Нанси уверенной походкой снова ступят на песок Сахары.
Человек, чье сердце превратилось в высеченный из камня символ Долга.
— Ах, вы спрашиваете, стреляем ли мы во взбунтовавшихся туземцев? Да, мы это делаем, но только из соображений собственной безопасности. Поймите, что мы здесь на войне. Сущность войны заключается не в том, чтобы миндальничать друг с другом.
— Вы убеждены в правильности того, что совершается в Алжире по отношению к местным жителям?
— Дело вот в чем. Свет неосязаем и неощутим, но он реален. Если бы я не верил в единственную абсолютную ценность, во Францию, я не верил бы ни во что, даже в правильность того, что происходит сейчас в Алжире.
