Роман Светлов - Бали: шесть соток в раю
Солисты по-очереди оплакивали ошибку, которую неминуемо должен был совершить Рама, — но так и не были услышаны. Побуждаемый своей супругой, он, вслед за демоном-оленем, углубился в лесную чащу, изображаемую сидящими хористами, и вскоре покинул сцену.
Едва Сита осталась одна, к ней явился Равана. Ракшаса играл мужчина высокого роста, с накладным пузом, выпученными глазами и кавалергардскими усами, воинственно торчащими в разные стороны. Он явно переигрывал жеманных Раму и Ситу — что и неудивительно: изображать злодеев всегда легче, чем положительных героев. На приближение ракшаса хор ответил слаженным «кечаканьем» и попытался преградить ему дорогу, протягивая руки-ветви. В ответ Равана выхватил кривую саблю и устроил настоящую воинскую пляску вокруг певцов, изображая, как он прорубается сквозь враждебный ему лес. Наконец ему удалось протиснуться в центр сцены, где стояла сотрясаемая рыданиями Сита.
Гордясь своей силой и хитроумием, Равана вразвалку расхаживал вокруг девы, а потом вдруг обратился к зрителям.
— Кто-то тут жалеет плачущую женщину? — спросил он по-английски. Хор тут же замолк, оставив Равану один на один с туристами.
Беседа с главным злодеем — одна из фишек местного представления. Она явно рассчитана на иностранцев, которые к середине кечака начинают чувствовать, что теряют нить происходящего. Если балиец знает сюжет «Рамаяны» сызмальства и не просто смотрит, но вместе с хором соучаствует в приключениях знаменитого воплощения Вишну, то европейцу бывает трудно отделаться от ощущения, что он чужой на этом бурном празднике жизни. Равана не позволяет им заскучать, обращаясь к каждой из групп зрителей на их языке.
— Ей уже целую неделю не дают овсянки — вот она и плачет, — сообщил он под одобрительные смешки англичанам.
— Она хочет познакомиться с Обамой, а муж не пускает ее за границу. — Эта информация была предназначена американцам.
— Правду говорят, что каждый китайский мужчина в своей жизни должен посадить сто деревьев, построить десять домов, в общем, как-нибудь отвлечься от семейной жизни? — спрашивал у хохочущих туристов из Поднебесной Равана. Наверное, по-китайски это звучит очень смешно.
Французам намекнули на судьбу бывшей жены президента Саркози, а немцам напомнили о последствиях пивного фестиваля «Октоберфест». Равана не только определял разные национальные группы. Он расспрашивал об отелях, откуда приехали туристические группы, и передавал приветы барменам, метрдотелям или рыбе, которая сейчас томится в духовках, ожидая возвращения постояльцев на ужин. Русским досталось не слишком много внимания, зато выяснилось, что Равана в курсе шуток на тему питерских хозяев Кремля.
Пока ракшас поднимал настроение зрителей, Сита и участники хора успели попить водички и подставить свои лбы под очередное окропление со стороны брахмана. Сумерки превратились в настоящую ночь. Свет шел только от огней, горящих на «орхестре». Его багрово-красные отблески выхватывали из полумрака лица зрителей, стирая их расовые различия, делая похожими на древних островитян, многие века внимавших одной и той же священной истории.
Неожиданно грянул хор кечака, и Равана в два прыжка оказался рядом с Ситой. Время на разговоры он уже не тратил, схватил девушку в охапку, бросил на плечо и устремился к выходу со сцены.
Дорогу Раване преградил невесть откуда появившийся артист, изображавший царя птиц коршуна Джатаюса. Оба исполнили диковинный воинский танец — то переступая с ноги на ногу, подобно борцам сумо, то поднимаясь на пальцах, словно кавказские джигиты. При этом Равана умудрялся одной рукой придерживать на плече Ситу, а второй — размахивать бутафорской саблей. Схватка закончилась для коршуна печально. В какой-то момент он упал на песок. Торжествующий Равана вместе с добычей скрылся со сцены.
Возвращение Рамы сопровождалось встревоженным пением хористов; в предсмертной муке затрепетал руками-крыльями коршун. Узнав от Джатаюса о произошедшем, актриса довольно жеманно изобразила горе царевича, после чего внимание зрителей оказалось отвлечено появлением нового персонажа.
На стену, ограждающую выход со сцены, взобрался Хануман — самая знаменитая из всех индийских обезьян. Изображающий Ханумана артист был затянут в белый камзол и узкие белые шаровары. Сзади у него красовался длинный белый хвост, пристегнутый к камзолу в районе лопаток. Лоб, волосы, ладони рук были выбелены, а нижнюю часть лица занимала эластичная обезьянья маска. Почесываясь, он подковылял к ближайшим зрителям и под общий смех стал выискивать насекомых в их головах.
Отдав должное дружелюбной обезьяньей сущности, артист повернулся к Раме и, приветственно сложив руки, подбежал к нему.
Здесь нужно еще одно пояснение. Хануман — не простая обезьяна-альбинос. Он сын бога ветра и советник царя обезьян, которому Рама помог вернуть себе законный престол. Все эти сюжеты, как и сам обезьяний царь, остались за рамками постановки. Зато Хануману была предоставлена возможность сполна проявить себя. Пообщавшись с Рамой, он стал бегать вдоль зрительских рядов, разыскивая возлюбленную своего друга. С не понятной для меня целью его обильно полили парфюмом, напоминающим отечественный одеколон «Шипр» приснопамятных времен. С точки зрения балийцев, этот запах, видимо, был оригинален и очень подходил белой макаке.
Самая патетическая часть повествования началась, когда Хануман узнал, что Сита спрятана Раваной на острове Ланка. Дабы добраться до обиталища демонов-ракшасов, он поднялся на Мировую Гору и прыгнул с нее. После долгого волшебного полета обезьяний мудрец оказался прямо посреди столицы ракшасов.
Участники хора стали перемежать кечак со звуками, напоминающими мяуканье, — это Хануман обратился в кошку, чтобы, оставаясь неузнанным, обследовать Ланку. Ловкий и быстрый, он обежал весь остров, пробрался во дворец Равана и нашел Ситу. Вернув себе облик белой обезьяны, Хануман поведал Сите о том, что Рама ищет ее и собирает армию, чтобы сразиться с Раваной.
За этот успех ему пришлось жестоко поплатиться. Незваного гостя обнаружил царь ракшасов. В этот раз его сопровождали двое слуг, на которых была одежда, скроенная из разноцветных лохмотьев. Их лица скрывали маски, изображающие нечто среднее между физиономиями медведя и свиньи. Движения слуг Раваны были угловатыми и неуклюжими. Тем не менее они вместе с хозяином сумели окружить Ханумана и набросили на него сеть. Под плач солистов белой обезьяне связали руки и поставили на колени посреди сцены.
Это было сигналом для участников хора. Они поднялись и очистили большую часть площадки.
