Жерар Нерваль - Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока
В самом деле, это будет мечеть, как, например, церковь святой Магдалины действительно церковь: современные архитекторы достаточно предусмотрительны, сооруженные ими храмы всегда смогут служить иным целям, если люди отвернутся от бога.
Тем временем члены правительства, к общей радости толпы, самолично вышли приветствовать прибытие махмаля. Паша и его домочадцы поочередно принимали платье пророка, привезенное из Мекки, святую воду из колодца Земзем и другие реликвии паломничества. Народу, толпившемуся в дверях небольшой мечети позади дворца, тоже было показано это платье. И вот с высокой террасы открылось великолепное зрелище иллюминированного города. Вдруг ожили вдали старые здания, обычно погруженные во тьму; казалось, на куполах мечетей вспыхнули светящиеся четки, на минаретах вновь зажглись уже виденные мною сверкающие кольца; изречения Корана, выложенные мозаикой из разноцветного стекла, засияли на фронтонах зданий. Полюбовавшись этим зрелищем, я поспешил отправиться на площадь Эзбекия, где происходила самая красочная часть праздника. В соседних кварталах все лавки были ярко освещены: булочники, зеленщики, торговцы жареным мясом заполнили первые этажи, кондитеры разложили невиданные лакомства — сахарные башенки и зверюшек, другие диковинные сласти. Повсюду стояли пирамиды и букеты из свечей: было светло как днем. Кроме того, по туго натянутому канату пускали зажженные кораблики — возможно, воспоминание о празднествах и честь богини Исиды, которое, равно как и многие другие, хранит в своей памяти славный египетский народ. Паломников, одетых во все белое, с более смуглыми, чем у жителей Каира, лицами, встречали повсюду как родных; посередине площади, там, где она примыкает к кварталу франков, происходили главные торжества; везде были натянуты навесы — не только для кофеен, но и для зикра, или песенных радений; около высоких шестов, украшенных флагами и фонарями, совершали свои действа кружащиеся дервиши, которых не следует путать с воющими дервишами, поскольку они по-разному приходят в состояние религиозной экзальтации: первые кружатся вокруг шестов, выкрикивая хриплыми голосами: «Аллах хайй!» («Аллах жив!») Шесты поставлены по четыре в ряд и называются сари.
Цитадель и мечеть Мухаммеда Али в Каире
Поодаль толпились зрители, чтобы увидеть жонглеров, канатоходцев или послушать чтецов (шаиров), которые декламировали отрывки из романа об Абу-Зейде. Эти чтения ведутся каждый вечер в городских кофейнях и всегда прерываются на самом интересном месте, подобно нашим романам с продолжением, чтобы назавтра в кофейне вновь собрались слушатели, желающие узнать дальнейшее развитие сюжета.
Качели, развлечения, разнообразные представления «Карагёза» — с помощью марионеток или китайского театра теней — довершают это ярмарочное веселье, которое должно было продлиться еще два дня по случаю дня рождения Мухаммеда. Этот праздник называется Мулид ан-наби.
На рассвете следующего дня я отправился с Абдуллой на невольничий рынок, расположенный в квартале Сук аль-Эззи. Я выбрал красавца осла, полосатого, как зебра, и не без некоторого кокетства нарядился в свой новый костюм: раз уж идешь покупать женщин, не следует их отпугивать. Я постиг это, испытав на себе.
АБД АЛЬ-КЕРИМ
Мы приехали в необычайно красивый дом, где раньше, наверное, жил какой-нибудь мамлюкский кяшиф, или бей. Передняя переходила в галерею, окаймленную колоннами. В глубине галереи стоял деревянный диван со множеством подушек, на котором восседал добродушного вида мусульманин, одетый довольно изысканно. Он рассеянно перебирал четки из дерева алоэ. Негритенок разжигал ему кальян, а писец-копт, сидящий у его ног, вероятно, был его секретарем.
— Господин Абд аль-Керим, — представил мне его Абдулла, — самый знаменитый торговец невольниками: если он захочет, то уступит вам очень красивых женщин, но он богат и часто оставляет их для себя.
Абд аль-Керим приветливо кивнул головой и, поднеся руку к груди, произнес: «Сабах аль-хир». Я ответил на это приветствие аналогичной арабской формулой, но по моему акценту торговец определил, откуда я родом. Однако он пригласил меня сесть рядом и велел принести трубку и кофе.
— Поскольку вы пришли со мной, — сказал Абдулла, — то произвели на него хорошее впечатление. Я скажу ему, что вы собираетесь остаться у нас надолго и склонны богато обставить свой дом.
Казалось, речь Абдуллы возымела благоприятное действие на Абд аль-Керима, который обратился ко мне с какими-то вежливыми словами на плохом итальянском.
Благодаря тонкому, породистому лицу, проницательному взору и изящным манерам хозяина столь радушный прием в его дворце показался мне вполне естественным, но ведь именно здесь он занимался своим постыдным ремеслом. В этом человеке удивительно сочетались учтивость вельможи с непреклонной решимостью пирата. Должно быть, он подчинял себе невольниц немигающим взглядом своих печальных глаз, а когда расставался с ними, возможно, они даже испытывали сожаление, что лишаются такого господина. «Вне всякого сомнения, — размышлял я, — проданная здесь женщина будет влюблена в Абд аль-Керима». Пусть так, но в его взгляде таился такой магнетизм, что я понял: уклониться от сделки с ним невозможно.
В квадратный двор, где прогуливалось множество нубийцев и абиссинцев, выходили верхние галереи и портик, выполненные в строгом архитектурном стиле; широкие машрабийи, выточенные из дерева, находились под самым потолком прихожей, из которой в покои вела лестница, украшенная аркадами в мавританском вкусе. По этой лестнице поднимались самые красивые невольницы.
Во дворе уже собралось много покупателей, разглядывавших совсем черных или более светлых негров. Их заставляли ходить, им стучали по спине и по груди, им велели показывать язык. Только у одного из них, одетого в полосатый желто-синий машлах, с волосами, заплетенными в косы и ниспадающими на плечи, как носили в средневековье, через руку была перекинута тяжелая цепь, гремевшая при каждом его величественном движении; это был абиссинец из племени галла, вероятно взятый в плен.
Вокруг двора располагались комнаты с низкими потолками, где жили негритянки, подобные тем, которых я уже видел, — беззаботные и сумасбродные, они принимались хохотать по всякому поводу; между тем какая-то женщина, закутанная в желтое покрывало, рыдала, прислонившись к колонне передней. Безмятежное спокойствие неба и причудливые узоры, которые выписывали во дворе солнечные лучи, тщетно восставали против этого красноречивого отчаяния. Я почувствовал, как у меня сжалось сердце. Я прошел мимо колонны, и, хотя лица женщины видно не было, я рассмотрел, что у нее почти белая кожа; к ней жался ребенок, чуть прикрытый плащом.
