Владимир Санин - Трудно отпускает Антарктида
Скориков выключил рацию и угрюмо сидел, уставившись в одну точку.
— Смотри, никакой паники, — предупредил я, — все идет нормально. Еще есть шанс.
— Врагу бы я такого шанса не пожелал, Николаич… Только непорядок это, когда на пароходе в этих широтах нет вертолета.
— Будто не знаешь, был вертолет, в ураган лопасти погнуло.
— Запасные должны быть.
— Что ж теперь, Димдимыч, руками махать…
— У нашего брата раньше никто и не спросит.
— Хотел бы тебя утешить, да нечем.
— Двое их у меня, Николаич, за каждым отцовский глаз нужен… Каково ей там одной… Возраст у них, сам понимаешь, критический наступает. Мне сейчас дома надо быть, а я здесь неизвестно на сколько застрял.
— Сплюнь три раза, бьются ведь моряки!
— Плетью обуха не перешибешь.
— Вот что, Димдимыч, сомнения ты оставь для ночных переживаний, а на людях изволь не подавать виду.
— Есть не подавать…
Я вернулся в кают-компанию. Все остались на местах, только Андрея не было. Однако обстановка явно изменилась, я не сразу понял, чем именно, — исчезло напряжение, что ли. Ага, Филатов виновато уткнулся глазами в стол, наверное, поучил взбучку от Саши, а Пухов мост в тазу тарелки и вытирает их полотенцем. Увидев меня, он заторопился и уронил тарелку на пол.
— Новостей пока нет, — сообщил я, — поиск льдины для выгрузки самолетов продолжается. Распорядок дня на сегодня такой: будем заготавливать снег на баню, по сменам. Бармин, отберите первую четверку.
В этот момент из спальни, одетый, вышел Андрей. Я вопросительно посмотрел на Сашу, он чуть заметно кивнул. Что ж, раз доктор считает, что Андрей может выйти на свежий воздух, значит, так надо.
И тут произошла вторая сцена — я же говорил, что день был скверный, одно к одному.
— Решил я вас, ребята, побаловать, — пошутил Андрей, направляясь к выходу, — обеспечить полный штиль. Поколдую над своими игрушками.
— Чего старается человек? — Это сказал Пухов. Так вроде бы, про себя, ни к кому не обращаясь.
Андрей замер, обернулся.
— Вы мне?
— Я так… вообще. — Пухов растерялся. — Чего, действительно, лежали бы, Андрей Иваныч!
— Зачем вы мне это говорите?
Здесь бы Пухову промолчать, уйти, провалиться сквозь землю! Но в него сегодня вселился бес.
— Вы же не маленький, Андрей Иваныч, вы прекрасно понимаете, зачем себя…
Я готов был его растерзать! Андрей улыбнулся.
— Вот именно, Евгений Павлович, зачем? Я думаю, мы поняли друг друга. Но если хотите, я готов поговорить с вами на эту тему в индивидуальном порядке. Я скоро…
Как только Андрей вышел, Томилин рванулся к Пухову.
— Врезать бы тебе, дядя моей тети…
— Отставить! — Я силой оттащил Томилина в сторону. — Пухов, зайдите ко мне. Первой смене приступить к заготовке снега.
Меня душил гнев — плохой помощник в предстоявшем объяснении. Пухов нервничал, лысина его покраснела. Я его ненавидел. Он сразу же перешел в наступление.
— У вас, Сергей Николаич, на станции есть любимчики и козлы отпущения, так дальше продолжаться не может. Вы обязаны призвать Томилина к порядку!
— Тяжело вам, наверное, с нами, Пухов.
— Если вы насчет Андрея Иваныча, то я только хотел проявить чуткость. Когда у моего друга нашли в легком опухоль…
— Да, не только Томилин, многие могли не сдержаться…
— То есть? — с вызовом спросил Пухов.
— То, что вы слышали.
— Если и начальник станции так рассуждает, я обращусь к товарищам!
— Прекрасно. У меня будет повод вынести этот случай на обсуждение коллектива. Вас это устраивает?
— Пусть товарищи скажут!
— Думаю, они скажут мало для вас приятного.
— Я работал не хуже других!
— Едва ли они вспомнят об этом. Кстати, о работе. Вы настолько явно ею тяготитесь, что я пойду вам навстречу. С сегодняшнего дня вы освобождены от работы. У вас будет время на досуге подумать о разных разностях.
— Вы не имеете права!
— Ошибаетесь, такое право у меня есть. Теперь идите.
— Я этого не оставлю, вы ответите!
— Идите!
Пухов хлопнул дверью. Я выпил воды, прилег. В голове — сплошной гул от напора крови, наверное, пошаливает давление, нужно больше бывать на свежем воздухе. В этом недостаток погребенного под снегом помещения: через вентиляционные ходы воздух с поверхности пробивается слабо. Правильно Саша сделал, что выпустил Андрея, пусть проветрит легкие.
Едва я успел об этом подумать, как Андрей вернулся. Он так устал, что только виновато улыбался и обзывал себя «старой рухлядью», когда я помог ему раздеться и прилечь на кровать. Я вышел в камбуз и принес крепкого чая со сгущенкой. Андрей выпил, улегся поудобнее.
— Никогда не угадаешь, — сказал он, — о ком я все время думал.
— Тогда скажи сам.
— О Пухове.
— Зря придаешь значение его болтовне.
— Ерунда, — возразил Андрей, — это он так брякнул не подумав. Кстати, он только что извинился за бестактность — искренне, по-товарищески. Ты знаешь, что он был на фронте?
— Конечно.
— А что он заслужил два ордена и был трижды ранен?.. Я к тому, что иногда ты бываешь с ним резок. А таких людей с каждым годом остается все меньше, придет время, и их в праздники будут показывать по телевизору — последних из могикан. Поговори с ним по-человечески, один на один, и постарайся понять, что с ним происходит. Только забудь на время, что ты начальник станции, иначе никакого разговора не будет… Ты меня не слушаешь?
— Андрей, — сказал я, — наши дела плохи.
— «Обь»?!
— Да. Поиск практически прекращен, «Обь» уходит домой.
Андрей долго молчал.
— Значит, — он медленно, с трудом приподнялся на локте, — то, что ты сказал ребятам после завтрака, было неправдой?
— Почему неправдой? Хотя, если уж быть честным до конца, пожалуй, так. С другой стороны, «Обь» еще не ушла, Андрей, она уходит. Значит, есть шанс.
— Надеешься на чудо?
— Хочу надеяться.
— Врешь, — спокойно сказал Андрей, — не надеешься ты на него. Ты прекрасно знаешь, что, если поиск прекращается, шансов больше нет. Почему ты не сказал людям правду?
— Это было выше моих сил… Неужели ты не понимаешь? Ты же сидел за столом, слышал… Им трудно было перенести такой удар сразу. Я решил подождать, тем более что теоретически шанс все-таки есть… Ты меня осуждаешь?
— Я, Сергей, никого не осуждаю. Я тебя жалею.
— Почему?
— Не доверяешь ты людям. Ты, наверное, подсознательно считаешь всех нас этакими детьми, а себя — отцом. Суровым, мудрым, обремененным ответственностью за несмышленышей. И ты один знаешь, что они хотят, что могут, чего не могут. Тебе одному дано знать, что для них полезно и от чего их надо уберечь. Один ты. И ты ни на секунду не сомневаешься в своей мудрости. Раз ты начальник, ты мудр.
