Жюль Верн - Необыкновенные приключения экспедиции Барсака
— Против моей воли?!
— Если вы попытаетесь нарушить приказ военного командира и выйдете из лагеря, я, к сожалению, буду обязан держать вас в вашей палатке под надежной охраной. А теперь — ваш покорнейший слуга, господин депутат! Я должен наблюдать за устройством лагеря, и у меня нет больше времени спорить. Имею честь вас приветствовать!
И с этими словами капитан поднес руку к кепи, повернулся по всем правилам военных уставов и удалился, оставив депутата Юга на волосок от апоплексического удара.
Впрочем, откровенно говоря, я и сам был недалек от этого.
Гнев Барсака был тем сильнее, что эта сцена произошла в присутствии мадемуазель Морна. Депутат устремился за капитаном с очевидным намерением продолжить ссору, которая могла кончиться трагически, но в этот момент наша компаньонка задержала его:
— Оставайтесь здесь, господин Барсак! Капитан не прав, что не предупредил вас, это верно; но он извинился, а вы оскорбили его в свою очередь. Вдобавок, защищая вас против вашей воли, он выполняет свой долг, рискуя навлечь ваш гнев и испортить себе свое будущее. Если бы у вас было хоть немного великодушия, вы бы его поблагодарили!
— Ну, это уж чересчур!
— Побольше спокойствия, прошу вас, и выслушайте меня. Я только что говорила с Малик. Это она предупредила господина Марсенея и сообщила о заговоре, который готовится против нас. Знаете ли вы что-нибудь о «дунг-коно»?
Барсак отрицательно покачал головой. Он уже не кипел, но еще бурлил.
— Я знаю, — перебил подошедший доктор Шатонней. — Это — смертельный яд, особенность которого в том, что он убивает свои жертвы только через неделю. Хотите узнать, как его добывают? Это достаточно любопытно.
Барсак, по-видимому, не хотел слушать. Погасший вулкан еще дымился.
За депутата ответила мадемуазель Морна:
— Расскажите, доктор!
— Я попытаюсь объяснить, — сказал доктор Шатонней не без колебания, — потому что это очень щекотливый вопрос… Ну, да ладно! Так знайте же, что для приготовления «дунг-коно» берут просяную соломинку и вводят ее в кишки трупа. Через двадцать дней ее вынимают, сушат и толкут. Полученный порошок кладут в молоко, или в соус, или в вино, или в иное питье, и, так как он не имеет никакого вкуса, его проглатывают, не замечая. Через восемь или десять дней человек пухнет. Его желудок раздувается до невероятных размеров. И через двадцать четыре часа человек погибает, и ничто, никакое лекарство, никакое противоядие не избавит его от этой страшной судьбы, которая «коль недостойна Атрея, прилична Фиесту»[40]. Неплохо? Вот вам еще один стих! Я думаю, он рифмуется, но с чем, черт побери?
— Вот какой заговор, — сказала мадемуазель Морна, — был устроен против нас. Малик подслушала, как старшина Даухерико говорил об этом с соседними старшинами. Доло Саррон, так зовут старшину, должен был оказать нам сердечный прием, пригласить одних — в свой дом, других — в дома сообщников. Там нам намеревались предложить местные кушанья и напитки, от которых мы бы не отказались. В это же время напоили бы наших солдат. Назавтра мы отправились бы, ничего не подозревая, а через несколько дней почувствовали бы действие яда.
Разумеется, все негры из окрестностей дожидались бы этого момента и, когда наш конвой не в силах был бы оказать сопротивление, они разграбили бы наш багаж, взяли бы ослов и лошадей, а погонщиков и носильщиков увели бы в рабство! Малик открыла этот заговор, предупредила капитана Марсенея, остальное вы знаете.
Можно себе представить, как взволновал нас этот рассказ! Господин Барсак был потрясен.
— Ну? Что я вам говорил? — вскричал Бодрьер с торжествующим видом. — Вот они, цивилизованные племена! Знаменитые мошенники…
— Я не могу опомниться, — дрожа ответил Барсак. — Я поражен, буквально поражен! Этот Доло Саррон с его приветливым видом! Ах!.. Но мы еще посмеемся! Завтра я прикажу сжечь деревню, а с этим негодяем Доло Сарроном…
— Одумайтесь, господин Барсак! воскликнула мадемуазель Морна. — Вспомните, что ведь нам еще предстоит пройти сотни и сотни километров. Благоразумие…
Ее перебил Бодрьер. Он спросил:
— Да уж так ли нам необходимо упорствовать в продолжении этого путешествия? Нам был предложен вопрос: «Достаточно или недостаточно цивилизованы племена в Петле Нигера для того, чтобы можно было предоставить им политические права?» Мне кажется, мы уже знаем ответ. Опыт нескольких дней и особенно сегодняшнего вечера достаточен.
Атакованный таким образом, Барсак выпрямился и собрался отвечать. Его опередила мадемуазель Морна.
— Господин Бодрьер слишком упрощает, — сказала она. — Он походит на того англичанина, который заявил, что все французы рыжие, только потому, что, высадившись в Кале[41], встретил одного рыжего; нельзя судить о целом народе по нескольким злодеям. Да разве мало совершается преступлений в Европе!..
Барсак полностью согласился с этим замечанием. Но язык у него чесался, и он заговорил.
— Совершенно справедливо! — вскричал он. — Но, господа, есть и другая сторона вопроса. Разве допустимо, чтобы мы, представители республики, едва лишь на пороге важного мероприятия, оставили его…
Он хорошо говорит, господин Барсак!
— …оставили его, обескураженные первыми трудностями, как боязливые дети? Нет, господа, тем, кому выпала честь нести знамя Франции, надлежит проявить твердость и смелость, которые ничто не в силах сломить. Им следует оценить реальность опасностей, которым они подвергаются, и, вполне осознав их, встретить лицом к лицу, без страха и сомнения. Но эти пионеры цивилизации…
Клянусь небом, вот так речь! И в какое время!
— …эти пионеры цивилизации должны превыше всего дать доказательства осторожности и не выносить поспешного суждения обо всей огромной стране, основываясь на единственном факте, правдивость которого к тому же не доказана. Как превосходно сказал предыдущий оратор…
Предыдущий оратор — это была просто-напросто мадемуазель Морна. Он улыбался, этот предыдущий оратор, и, чтобы прервать поток красноречия господина Барсака, поспешил зааплодировать с большим энтузиазмом. Мы последовали ее примеру, разумеется, за исключением господина Бодрьера.
— Вопрос решен, — сказала мадемуазель Морна, покрывая шум, — и путешествие продолжается. Я повторяю, что благоразумие предписывает нам избегать всякого кровопролития, которое может повлечь возмездие. Если мы будем рассудительны, то наше главное правило — продвигаться мирно. Таково, по крайней мере, мнение господина Марсенея.
