Джон Кракауэр - В разреженном воздухе
Однако за два года Холл изменил свою точку зрения и увидел логику в том что ледопад превратился в платную дорогу. В период с 1993 по 1995 годы он и сам не раз вызывался прокладывать маршрут и сам взимал за это плату. Весной 1996 года Роб предпочел не брать на себя ответственность за ледопад и охотно заплатил положенную сумму руководителю конкурирующей коммерческой экспедиции[22] шотландскому ветерану Эвереста Мэлу Даффу, взявшему на себя этот труд.
Задолго до того, как мы прибыли в базовый лагерь, команда шерпов, нанятых Даффом, проложила извилистый путь среди сераков, натянув больше мили веревок и установив около шестидесяти алюминиевых трапов на изломанной поверхности ледника. Трапы принадлежали предприимчивым шерпам из деревни Горак-Шеп[23], которые получали отличную прибыль, сдавая их в аренду каждый сезон.
И вот в субботу, 13 апреля, в 4:45 утра я стоял в промозглом предутреннем сумраке у подножия легендарного ледопада, пристегнув к ботинкам кошки.
Бывалые матерые альпинисты, оставшиеся в живых после многих передряг, рекомендуют своим молодым протеже чутко прислушиваться к «внутреннему голосу», если те хотят выжить. Не счесть историй о том, как тот или иной альпинист решил остаться в своем спальном мешке, уловив некие зловещие вибрации эфира, и тем самым избежал катастрофу которая унесла остальных альпинистов, проигнорировавших дурное предзнаменование.
Я не сомневался в том, что надо прислушиваться к подсказкам подсознания.
Пока я ждал, когда Роб выйдет на маршрут, лед под ногами стал странно потрескивать, как будто маленькие деревца разламывались надвое и я вздрагивал всякий раз, когда из подвижных глубин ледника раздавались гул и громыхание. Проблема состояла в том, что мой внутренний голос был похож на писк маленького цыпленка: он кричал, что я близок к тому, чтобы расстаться с жизнью, и так бывало почти каждый раз, когда я зашнуровывал альпинистские ботинки. Поэтому я проигнорировал игру своего чрезвычайно богатого драматического воображения и вслед за Робом решительно шагнул в жуткий голубой лабиринт.
Хотя я никогда не бывал на таком страшном ледопаде, как Кхумбу, мне не раз приходилось подниматься на многие другие. Обычно они имеют вертикальные, а иногда и нависающие проходы, что требует немалой сноровки в использовании ледоруба и кошек. Разумеется, недостатка в отвесных участках на ледопаде Кхумбу не было, но все они были оборудованы трапами или перилами или теми и другими вместе, делая и традиционные инструменты, и технику ледовых восхождений в какой-то мере излишними. Я быстро усвоил, что на Эвересте даже веревка — главнейшее снаряжение альпиниста — использовалась весьма своеобразно. Обычно альпинисты связываются по два-три человека веревкой длиной около 50 метров, что делает каждого в связке лично ответственным за жизнь остальных; связывание таким способом при подъеме является серьезным делом, требующим большого доверия друг к другу. На ледопаде же было целесообразно, чтобы каждый из нас поднимался самостоятельно, не будучи физически связан ни с кем другим.
Шерпы Мэла Даффа закрепили стационарные перила, которые тянулись от подножия ледопада до его вершины. На поясе у меня была прикреплена страховочная веревка длиной около метра, с карабином на наружном конце. Безопасность достигалась не путем объединения в одной связке с товарищами по команде, а с помощью пристегивания карабина страховочной веревки к закрепленной стационарно веревке перил и скольжения по ней во время подъема. Поднимаясь таким способом, мы могли с максимально возможной скоростью преодолевать наиболее опасные участки ледопада, не вверяя при этом свои жизни товарищам по команде, чьи квалификация и опыт были неизвестны. Оглядываясь назад, могу сказать, что в течение всей экспедиции не было ни одного случая, чтобы у меня появилась причина прикрепляться к другому альпинисту. Хотя на ледопаде можно было обойтись минимумом традиционных альпинистских техник, зато он требовал совершенно новых навыков — например, умудриться в альпинистских ботинках и кошках пройти на цыпочках по трем шатким, вибрирующим трапам, проложенным в качестве мостов через пропасти. Там было много таких переправ, но привыкнуть к ним я не смог.
В какой-то момент, когда я в предутренних сумерках балансировал на неустойчивом трапе, мелкими шажками переступая с одной перекладины на другую, лед, поддерживающий трап на другом конце, начал дрожать, как при землетрясении. Секундой позже донесся раскатистый грохот — это откуда-то сверху, где-то совсем рядом, летел большой серак. Я замер, сердце готово было вырваться из груди, но сорвавшаяся глыба прошла в пятидесяти ярдах слева, вне поля зрения, не причинив никакого вреда. Подождав несколько минут, чтобы успокоиться, я продолжил путь к дальнему концу трапа.
Факт непрерывного и зачастую интенсивного продвижения ледника добавлял элемент неопределенности каждому переходу по трапам. Поскольку он постоянно находился в движении, трещины иногда сжимались, сгибая трапы, как зубочистки; а бывало, трещина расходилась, предоставив трапу болтаться в воздухе. Под горячими лучами послеполуденного солнца лед около крепежных деталей[24] для установки трапов и подвешивания веревок обычно подтаивал, и, несмотря на ежедневный контроль, всегда существовала реальная опасность, что какая-нибудь веревка под тяжестью тела выскочит из крепления.
Ледопад был могуч и вселял ужас, но в то же время он обладал удивительной притягательной силой и очарованием. Когда рассвет прогнал ночную тьму, изломанный ледник предстал застывшим ландшафтом фантастической красоты. Температура была минус 14 градусов по Цельсию. Мои кошки со скрипом вгрызались в поверхность ледника. Пристегнувшись к перилам, я проделывал извилистый путь по вертикальному лабиринту голубых сталагмитов. Призрачные скалы с двух концов поддерживали ледник, покрытый складками напирающего льда, возвышаясь, словно плечи злобного божества. Плененный красотой окружающего зрелища, я двинулся дальше, испытывая удовольствие от подъема, и часа на два совершенно забыл о страхе.
Преодолев три четверти пути к первому лагерю и остановившись передохнуть, Холл сказал, что ледопад был в лучшей форме, чем когда-либо на его памяти. «Маршрут в этом сезоне прямо как автострада», — заметил он. Но чуть выше, на отметке 5790 метров, перила привели нас к подножию гигантского, опасно нависающего серака. Здоровенный, как двенадцатиэтажное здание, он маячил над нашими головами, отклонившись на 30 градусов от вертикали. Маршрут пролегал по узкому проходу, который заворачивал прямо вверх на нависающую грань: мы должны были подняться на эту уродливую башню, чтобы уберечь себя от ее угрожающей массы.
