Александр Дюма - Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Настала очередь состязаний за бумажный и серебряный рубль. Всадники на голых спинах коней без узды, не имеющие другого средства управления ими, кроме колен, должны были на скаку, не сходя с коня, подобрать бумажный рубль, навернутый на деревянный колышек. С серебряным рублем было сложнее; его клали на землю плашмя. Все эти упражнения были исполнены с удивительной ловкостью. Каждый получил вознаграждение, даже неудачники.
Полагаю, что трудно сыскать более счастливое коренное население, чем эти бравые калмыки, и лучшего хозяина, чем князь Тюмень.
Последний забег окончен; пять часов вечера. Мы сели в лодки, переплыли Волгу и вернулись в замок. Пароход объявил, дымя, что он ― в нашем распоряжении. Оставалось провести в Тюменевке несколько часов. Эти часы стали истекать, как минуты.
Нужно было снова сесть за стол, снова оказать честь одному из страшноватых пиршеств, которые, можно подумать, готовились для гигантов; еще надлежало осушить знаменитый рог, оправленный серебром и вмещающий бутылку вина.
Все это было выполнено, настолько уж человеческая машина послушна своему тирану. Затем наступило время расставаться. Мы вновь потерлись носами, князь и я, но в этот раз неистово, трижды и со слезами. Княгиня просто плакала, совсем открыто и наивно, повторяя свою фразу, сказанную накануне:
― О, дорогой друг моего сердца! Я никогда столько не развлекалась!
Князь настаивал на клятве ― вернуться… Вернуться в Калмыкию, да как такое возможно!
Княгиня снова дала поцеловать мне свою ручку и обещала, если вернусь, с разрешения мужа подставить обе щеки, что могли бы соперничать цветом со щеками маркизы д'Амаги [d’Amaegui]! И соблазнительно было пообещать, да Калмыкия очень далека!
В девять часов вечера мы погрузились на судно. Княгиня проводила нас на пироскаф; это впервые она поднялась на борт парохода; она никогда не бывала в Астрахани. Возобновила огонь береговая артиллерия, ей ответили бортовые орудия; зажглись бенгальские огни, и раз за разом мы видели все население в довольно фантастическом свете ― зеленым, голубым или красным, в зависимости от цвета вспыхивающего пламени.
Было уже 10 часов вечера, и не находилось способа задерживаться и дальше. Мы сказали друг другу последнее «прости».
Князь, княгиня и ее сестра, которая оставалась в Тюменевке, вернулись на берег. Судно закашляло, захаркало, зашевелилось и отошло. На расстоянии более лье мы еще слышали пушки и видели пагоду и замок, иллюминованные разноцветными огнями. Потом за изгибом реки, все исчезло как греза.
Спустя два часа прибыли в Астрахань, и в мой альбом, ниже слов бедной графини Ростопчиной ― «Никогда не забывать друзей из России и среди них ― Евдокию Ростопчину», наши три подруги по путешествию записали:
«Никогда больше не забывать
Мари Петриченкову,
Мари Врубель
Катрин Давыдову.
Волга, борт пироскафа "Верблюд"».Мы оставались в Астрахани восемь дней, два из них провели у князя Тюменя и вернулись от него 2 ноября. Настало время продолжить путешествие.
* * *Вы помните, что мы выехали из Астрахани, чтобы совершить нашу небольшую экскурсию в Калмыкию.
После нашего визита к князю Тюменю, мы находились в Астрахани уже восемь дней и за эти восемь дней повидали много чего.
Теперь речь шла об отъезде из Астрахани.
Не знаю, в какой пьесе Локруа[311], но твердо помню, что одного месье, по имени Арналь, он заставил сказать: «Из Астрахани не возвращаются». Мы почти уверовали, что эта аксиома имеет силу закона. Однако мы вошли уже во 2-е ноября: пробил час отъезда. Адмирал Машин предлагал, о чем нисколько не забывали, отправить нас в Баку или, по меньшей мере, в Дербент, на «Трупманне», когда это судно вернется из Мазендерана.
Нанесли визит адмиралу; целью визита было спросить адмирала, есть ли у него новости о «Трупманне».
«Трупманн» прибыл во время нашей поездки в Тюмененскую и вновь уходил на следующий день. Это был последний за год рейс, который он должен был совершить в Баку; надлежало бы этим воспользоваться.
Адмирал отлично помнил свое обещание, которое мне дал; но он усердно расхваливал мне дорогу по суше, говорил мне, что я буду весьма неправ, если откажусь от такого варианта путешествия. Я догадался, что тут какой-то угорь кроется под камнем. Попросил адмирала оставить в покое всякую национальную гордость и открыто поделиться со мной своими соображениями насчет нашего похода по Каспийскому морю. Тогда, припертый к стенке, или, скорей, по зову совести, адмирал открылся, что был готов сдержать свое слово, охотно помог бы с посадкой на «Трупманн», но, всецело отвечающий за наш отъезд, он никак не смог бы отвечать за наш приезд по назначению.
Нет ничего более курьезного, чем русский флот на Каспии. На четыре судна приходилось два севших на песчаную мель, одно, машина которого вышла из строя, и еще одно, гребное колесо которого сломалось. Оставался один «Трупманн». Но бедный «Трупманн» 18 дней возвращался из Мазендерана. Его машине не доверяли, так что большую часть времени он шел под парусами. Вот почему при изменчивых ветрах, дующих в зимний сезон, не было уверенности, что мы прибыли бы в Баку.
Мы могли доверить «Трупманн» только наши дорожные сундуки, чтобы разгрузиться. Я же слишком держался за все, что вывозил из России, чтобы с этим всем разлучаться; к тому же, если мы не были уверены, что доберемся до Баку, то наши вещи были уверены не больше нашего, что там окажутся.
Теперь, от чего проистекает дурное состояние русского флота в Астрахани? От чина.
Я уже объяснил, что такое чин, и какой огромной мощью он обладает в России.
Чин ― слово, весьма возможно, китайского происхождения ― не только место, которое занимают, это еще права, соответствующие рангу каждого.
Чин военного инженера дает ему право строить паровые суда. Ну и вот, он использует свое право, чтобы зарабатывать сто тысяч франков и, может быть, двести тысяч франков на пароходе, который строит; и строит как можно больше пароходов.
Он ничего не смыслит в строительстве пироскафов; он будет их строить до тех пор, пока не постигнет чего-нибудь в этом деле. Пять-шесть миллионов, вот во что русскому правительству обходится специальная подготовка военного инженера; но что за важность! Правительство могло бы заказывать обществам [фирмам] строительство судов, и они стоили бы ему на сто-двести тысяч франков дешевле, и платило бы за них только тогда, когда суда были бы способны двигаться.
Но это было бы слишком просто, и не было бы путаницы, которая приносит доход. Впрочем, это расстроило бы систему зубчатых колес административной машины; да и что произошло бы, если бы нарушилась система столь хорошо отлаженной машины!
