Янвиллем де Ветеринг - Япония. Год в дзен-буддийском монастыре
Я старался не думать о предстоящем ужасе, как когда-то выбрасывал из головы грядущий визит к дантисту или подступавший все ближе и ближе день экзамена. Но это совсем другое дело. Дантистов и экзаменаторов насылали на меня некие могущественные силы извне, свирепые и необоримые, от них у меня не было защиты. Но что заставило меня заняться обучением, которое требует абсолютно невозможного?
Я сидел на лестнице, ведущей из моей комнаты в сад, курил и любовался декоративными елями, аккуратно подстриженными, удивительных очертаний, слегка покрытыми тонким слоем снега. Волшебное, изумительное зрелище! Я сказал об этом старшему монаху, случайно проходившему мимо. Он на секунду остановился, из вежливости глянул на деревья и сухо согласился с тем, что они красивы: «Как на картинке!»
Его замечание разозлило меня. «Как на картинке». Что за глупость! Ограниченно, буржуазно. И это говорит просветленный человек, не один раз испытавший сатори, то есть вспышку внезапного озарения, и уже завершивший изучение коанов.
Есть дзенский коан, в котором спрашивается, почему Бодхидхарма, первый дзенский наставник, пришел в Китай. Символический вопрос, важный вопрос, вопрос того же порядка, что и «В чем сущность буддизма?». Один дзенский учитель принял такой ответ: «Ель в саду храма». Простое дерево, такое же, как сейчас передо мной. Дерево — это идеальная красота, в которой выражено все остальное, в том числе сущность буддизма и причина долгих странствий Бодхидхармы по чужой стране. Я достаточно хорошо понимал это. Во всяком случае, я любил деревья. Но если я скажу наставнику, что вселенская истина, смысл жизни, выражена в дереве, он поднимет свой колокольчик и выгонит меня прочь или же с улыбкой покачает головой.
Неужели я приехал сюда для того, чтобы посещать старика японца, который высмеивает все, что я говорю и что могу сказать, чтобы сидеть по пятнадцать часов на циновке семь дней без перерыва, чтобы монахи били меня крепкими деревянными палками?
Я тихо выругался. Что же, черт возьми, со мной происходит? Почему я не могу жить спокойно и делать все как положено, как живут мои братья и сестры, как всегда жил отец? Моя бабушка, которую я никогда не видел, сказала бы, что нет нужды разбивать себе голову о вопросы, на которые нет ответа. Как-то моя мать спросила у нее, что находится за пределами вселенной.
— Если ты дойдешь до края вселенной, — ответила бабушка, — ты увидишь, что он заклеен газетами.
Умный ответ, который вполне удовлетворил мою мать. Почему же я не могу смириться с бесконечной деревянной стеной, обклеенной «Новым Роттердамским вестником»?
Пока я так ворчал про себя, закуривая уже в четвертый раз, Рохацу еще чуть-чуть приблизился, и я понял, что мне его не избежать. Молодые монахи, Хан-сан, Ка-сан и все остальные саны, все обязаны пройти через него.
Деревенские парни, отданные своими отцами в монастырь, смогут это сделать, так неужели не смогу я? Нет, не смогу, подумал я. Эти деревенские парни — японцы, восточные люди, спокойные и молчаливые мальчики, с огромным запасом унаследованного от родителей терпения. Я знал, что некоторые из них уже решали свои коаны. Должно быть, японцы — особые создания, наделенные редким талантом к постижению тайн.
Возможно, у меня получится в следующем году, подумал я. Если я еще год потренируюсь, то смогу без проблем сидеть в полулотосе. Я попрошу отсрочку, старший монах, разумеется, поймет, что мне не осилить эту неделю ужасов. Конечно, он строг и жесток, но для меня, западного человека с несгибающимися ногами, он сделает исключение. Я снова выругался, вспомнив, как несколько дней назад позвал его в зал для медитации показать, что стал сидеть гораздо лучше. Мышцы на бедрах немного растянулись, и теперь я, слегка поднатужившись, мог положить правую ступню на подъем левой ноги, а если я тянул ее и подталкивал, то и на икру. Положив себе лишнюю подушку под зад, я сумел добиться равновесия. Старший монах улыбнулся и похлопал меня по плечу. Почему я не сдержался тогда, почему мне непременно надо демонстрировать всему миру свои ничтожные достижения?
В тот день меня позвали к старшему монаху и двум его помощникам. Они долго говорили мне что-то, но я не очень-то хорошо их понял. После нескольких повторов я кивнул. Кажется, они были мной недовольны — Рохацу станет моим последним экзаменом. Если я продержусь в течение недели, я смогу остаться в монастыре, наставник продолжит меня принимать. Если это не удастся, мне придется покинуть монастырь. Они даже назвали небольшую гостиницу по соседству, где я могу поселиться.
Я поклонился и вернулся к себе в комнату. Ну что ж, чему быть, того не миновать. Я поклялся, что продержусь всю неделю, даже если мои ноги вообще отнимутся, даже если я сойду с ума. Да, сойду с ума, стану идиотом, буду пускать слюни изо рта, но не позволю прогнать себя из монастыря. У меня осталось еще два дня на подготовку. Я купил побольше шоколада, заказал через Джеральда пакет орехов с изюмом, приобрел очень плотную кофту и полдюжины маек от ударов палкой. И даже купил обогревающее устройство, которым пользовались многие монахи. С виду оно напоминало футляр для очков, но вместо очков в нем лежали тлеющие угольки. Один монах сказал, что, если положить этот футляр на живот, тепло от него распространится по всему телу. Здесь ближе всего к солнечному сплетению, самому важному по значению нервному узлу на теле человека. Когда согреется солнечное сплетение, согреется и все тело. Я много уже слышал о солнечном сплетении. Наставник всегда показывал себе на живот. Там рождаются настоящие чувства, там сосредоточивается истинное внимание. Музыку надо не слушать, а чувствовать животом. Других людей тоже надо чувствовать животом. Коан следует вводить в живот. Не думай головой, а сосредоточься в животе. Во время медитаций я научился контролировать дыхание. Сначала нужно немножко вдохнуть, потом выпучить живот, «загнать дыхание в живот» и там его задержать. Наставник был человеком небольшого роста, но мышцы его живота были такие сильные, что он мог, выпятив живот, оттолкнуть и мою руку, и все мое тело.
Когда начался Рохацу, старший монах запер мою комнату. В течение всей недели мы будем не только медитировать в зале, но и спать там, если можно назвать это сном, ибо нам отводилось на сон всего-навсего два часа в сутки, от полуночи до двух часов ночи. Я пришел в зал со спальным мешком под мышкой. Положил в стенной шкаф шоколад, орехи, изюм, зубную щетку, мыло и маленькое полотенце. Одежду, которая на мне, придется всю неделю носить не снимая. Я сел и принял самую удобную для себя позу. Старший монах ударил в колокол. Два часа ночи. На мне обе мои кофты и три майки под ними. Футляр для очков, обернутый в тонкий кусок ткани, тлел на моем животе. В зале для медитации было холодно, но я этого холода не чувствовал. Первый период первого дня. Буду их все аккуратно считать, один за другим.
