Василий Ян - Записки пешехода
Под густыми ветвями ели на коленях стоял маленький горбатенький старичок, неподвижно, как ель, обрызганная дождем, и его грубый армяк, разодранный и в заплатах, был такого же бурого цвета, как и еловые корни.
На сучке ели перед ним висела иконка в медном окладе.
Отодвинувшись от стены, я опять лег на сено. Капли дождя изредка стучали, падая на землю. Хотелось заговорить со странниками, но я не смел нарушать молитвы старика и прислушивался, стараясь уловить какое-либо движение. Послышались приближающиеся новые голоса:
— Здесь можно укрыться, обсушиться. Чего по грязи и дождю далее идти?
— Да тут люди какие-то!
— Ну и хорошо. С ними и дальше пойдем. Скопом к вечеру лучше идти.
2. Скитальцы
В сарай вошла высокая смуглая девушка в бурой сермяге. Темные расширенные глаза смотрели робко и в то же время сосредоточенно, словно вглядываясь в свою, внутреннюю, скрытую от людей мысль. Девушка опиралась на посох, за спиной ее висела котомка. Не снимая котомку, она присела на пороге. Следом за ней вошел высокий сгорбленный старик, босой, тоже с котомкой, сверх нее были подвязаны сапоги.
— Да тут человек есть, — заметил старик. — Здравствуй, молодец хороший! Огоньку бы развести, малость обсушиться…
Старик снял котомку, стал вытаскивать сучья из груды хвороста и жердей, наваленных в углу сарая, быстро сложил костер возле входа, подсунул клок сухого сена и развел огонь. Тогда девушка скинула с плеч свою котомку и подсела к костру, глядя на огонь задумчивыми глазами.
Старик, присев на землю у костра, скинул свой армяк и стал раскуривать большую трубку. Промокнув под дождем, греясь возле огня, старик, видимо, почувствовал себя хорошо и стал словоохотлив. Он сообщил, что зовут его Фомой Пинчуком, был он солдатом, участвовал в Восточной войне[24], теперь идет на богомолье к Троице-Сергию[25], а оттуда в Киев, а дальше в Одессу на пароход, какой повезет в Иерусалим; жить ему, вероятно, осталось уже недолго, так перед смертью хочет помолиться…
— А это, — указал он на девушку, — Настя Плотникова, — идет отца своего искать в Казань. Она из соседней деревни, отца ее Трифона хорошо знаю. Степенный мужик, да запропастился куда-то.
Я слушал Фому и ждал, когда же появятся те два странника, молодой и старик, говорившие за стеной. Вскоре они показались перед сараем, но оба с котомками за плечами, как видно, собираясь уходить. Старику Амвросию приглянулся огонек, захотелось погреться, молодой его спутник уговаривал пойти дальше, но потом уступил, и оба подошли к костру.
Сложив у стены свои котомки, Амвросий подсел к старику солдату, а молодой спутник, оглядев всех рассеянным взглядом, вышел из сарая.
Некоторое время он стоял в дверях, глядя в даль, степь, видневшуюся за березовыми стволами, и пошел на опушку рощи. Был он высок и тонок, узкоплечий, бурая сермяга, широко висевшая на нем, не закрывала тонкой и длинной шеи. Смуглый, с темными глазами, глядевшими рассеянно. Но несмотря на бедную сермягу, онучи и лапти, гордость и независимость замечались в его движениях и манере говорить.
Выйдя из сарая, я подошел к нему, и мы разговорились.
Я ему рассказал, как сам начал «ходить по Святой Руси», записывая ее песни и предания. «Пошел к мужикам, потому что меня тянуло к ним, хотелось бродить среди других странников и богомольцев, быть в толпе, в народе, великом и загадочном, таящем в себе неведомые силы, которому мы все, интеллигенты, должны служить».
Николай ходил уже несколько лет. «Сперва я ходил один, а потом мне встретился старичок Амвросий, который уже много лет переходит по Руси от одной обители к другой. Теперь ходим с ним вдвоем. Амвросий дивный человек; душа его кроткая, как у ребенка, он много видел, инстинктом может чувствовать людей, и у него есть способность предвидения. Во многих местах его принимали за юродивого. Ходя с ним, я точно имею рядом с собою свою совесть, и этот горбатенький старичок меня охраняет своей чистой душой лучше, чем какая бы то ни было сила».
Николай говорил, что он все-таки еще не чувствует себя «своим», будучи в крестьянской массе: «Представьте себе, что впереди незнакомая деревня, куда нужно войти. Много я уже ходил, и все-таки перед каждой новой деревней, где хотел остановиться, знакомое чувство охватывает и на мгновение сжимается сердце. Больших усилий стоит выработать в себе умение производить впечатление прохожего и «своего» человека; тому, кто говорит смело и весело, толпа больше доверяет, забывая свою обычную подозрительность.
Было время, когда мужики были робкие, забитые, когда они и пню молились и каждой бляхе кланялись. Прошло сорок лет. Мужики оправились.
Люди, видевшие барщину, доживают свой век. Выросло новое поколение, не пробовавшее крепостной узды, у которого выросло чувство самоуважения и гордости.
Каждый мужик из нового поколения уже сам себя называет барином: «один барин над другим барин, а я сам над собой барин». Каждый крестьянин обратился в маленького помещика: он хозяин над своим куском земли и своим домом; ко всему остальному миру относится с полной самостоятельностью и большим самоуважением. Русские крестьяне вступили в новый фазис истории, который, несомненно, чреват большими результатами, и весь этот хаотический мир представляет сплошную массу новых русских граждан»…
Над степью угасала багровая заря, и кое-где замерцали огоньки дальних костров и деревень. Мы вернулись к сараю. Старики, солдат Фома и Амвросий, лежали возле костра, подложив котомки под головы. Настя сидела поодаль, смотря на костер большими темными глазами.
3. Голодающие
«Приехал к нам в село, — рассказывал солдат Фома, — из города молодой человек голод исследовать. Чего нужно еще исследовать? Голодяющий — так голодяющий, эка невидаль, что ли? Говорит он нам: «Где же у вас голод? У вас деревня еще ничего, мальчишки в бабки играют, все как быть следует…» Один мужик ему отвечает: «Голодяющие по улице не гуляют, в бабки не играют, они по избам прячутся»; пошел этот молодой человек в первую избу, там мужик с печки слез. «Ты что ж, — спрашивает он, — голодаешь?» Мужик отвечает: «Так точно, все терпим».
«Покажи избу!» Другой мужик полез в подполье и нашел там мешок луку. «Ну, какой же ты голодяющий? Поезжай на базар, лук продай, а хлеба купишь!»— «Так точно, — отвечает мужик, — это и мы знаем, что лук продать можно и хлеба купить. А вот когда этот купленный хлеб съедим, а дальше что?»…
Старик у нас есть, такой навязчивый, пристает он к приезжему, говорит ему: «Вам в баню непременно сходить надыть». — «А на что?»— «Икру мужицкую посмотреть. Голодяющий отощал очень. В лаптях да онучах оно не видно, а как в баню пойдешь, так видать, что мужик без икры, ну просто ни одного сурьезного мужика с икрой не найдешь, окромя разве только у одного вашего приезжего степенства…»
