Генри Мортон - От Рима до Милана. Прогулки по Северной Италии
Его десятилетнее правление закончилось убийством, одним из самых бессмысленных преступлений, совершенных в истории Милана. Интересно, впрочем, то, что в основу его был положен классический пример. Среди учеников преподавателя античной литературы Кола Монтана, питавшего неприязнь к герцогу, были два человека с криминальными наклонностями и молодой фанатик, вообразивший себя новым Брутом. Монтана так повлиял на чувства молодых людей, что они решили повторить убийство Цезаря.
Настало Рождество 1476 года, и герцог, который был до того в отсутствии, возвращался в Милан на празднества. Душа его была исполнена мрачных предчувствий. Это событие словно бы перенесло во времена Сфорца главу из истории рода Висконти. По пути в Милан герцога встревожили разные предзнаменования: он увидел комету; в комнате вспыхнул пожар; дорогу перед ним перелетели вороны. Суеверная кровь Висконти подсказывала ему: «Вернись». Он все же поехал вперед, страхи его все усиливались и приняли мрачную и драматическую форму. Он одел свой хор в траурные одежды и приказал им каждое утро петь заупокойные псалмы. Хотя такие распоряжения и произвели неприятное впечатление на присутствующих, в целом Рождество прошло весело, и Галеаццо Мария выпустил днем соколов. На следующее утро он должен был пойти в церковь Святого Стефана на торжественную мессу. Нагрудник кирасы он надеть отказался — боялся показаться слишком толстым. Вместо этого надел красный плащ, подбитый горностаем, штаны в обтяжку и коричневую шляпу. Толпа, собравшаяся в то холодное утро, видела, как он вошел в церковь. Хор грянул «Sic transit gloria mundi».[26] В церкви его поджидали убийцы.
Они пришли на утреннюю мессу испросить благословения на свой поступок и извиниться перед святым Стефаном за кровопролитие в церкви. Под плащами из алого шелка они прятали кинжалы. Как только герцог прошел вперед между послами Феррары и Мантуи, один из троих мужчин вышел вперед и встал на колено, словно бы собираясь подать петицию, разыгрывая при этом роль Тиллия Цимбра. Герцог приостановился, и в следующий момент все три кинжала вонзились в его тело, и он упал бездыханным. Убийцы были схвачены, повешены и четвертованы, а мальчишки тащили потом то, что от них осталось, по морозным улицам Милана.
Миланский историк Бернардино Корио был очевидцем этого события и слышал признание одного из убийц. Слова эти записаны и сохранены. Много справедливых упреков было высказано в адрес Галеаццо Марии, и все же он был умным и просвещенным правителем. Возможно, по материнской линии он унаследовал некоторое безумство, но были у него и три очевидные заслуги. Его незаконнорожденная дочь Катерина Сфорца стала одной из величайших амазонок Ренессанса и была, кстати, одной из первых красавиц своего времени. Она составила знаменитый сборник косметических рецептов и хотела, чтобы эта книга получила широкое распространение среди женщин. Издав приказ о посадке пяти тутовых деревьев на каждом из ста полей ломбардийской земли, Галеаццо дал толчок развитию шелковой индустрии. Говорят, именно при нем в Ломбардии начали выращивать рис.
С убийства Галеаццо Марии начинается последняя глава в истории рода Сфорца. Пройдет всего шестнадцать лет, и в Италию ринутся иностранные завоеватели. Трудно понять, как трагедия нескольких столетий могла оказаться на кончиках трех кинжалов, тем не менее так все и произошло. «Мир в Италии сегодня скончался», — воскликнул папа Сикст IV, когда до него дошла весть об убийстве. Он оказался прав.
Наследником Галеаццо Марии стал его семилетний сын — Джан Галеаццо, очаровательный мальчик. Его портрет тоже можно увидеть в Коллекции Уоллеса. Мать мальчика, Бона Савойская, была назначена регентом: красивая, веселая, беззаботная, но, как заметил Филипп де Комин, который хорошо ее знал, — дама, не отличающаяся большим умом. Вскоре она по уши влюбилась в красивого скульптора, служившего при дворце, и осыпала его подарками и привилегиями. Враги со злорадным удовольствием наблюдали за ее интрижкой с Тассино — так звали молодого человека. Больше всех интересовался этим деверь Боны — Лодовико Сфорца иль Моро. В то время ему было двадцать пять лет. Лодовико являлся человеком редкого обаяния и больших способностей, однако исторические источники утверждают, что он был негодяем.
Звали его иль Моро,[27] но не потому, что у него была темная кожа, а потому что ему дали имя Лодовико Маурус, и он — шутки ради — взял себе второе имя и герб с головой мавра и тутовым деревом, к тому же нанял слуг-мавров: тогда это в Милане было модно. Одним из лучших портретов Лодовико является портрет работы Бернардино Дзенале, который находится в пинакотеке Брера. На нем вы увидите более тонкий и аристократический облик, чем у его великого деда. Ибо юмор старого солдата сменился здесь вежливой грацией, расчетливым очарованием. Такой типаж здесь не редкость. Вы и сейчас найдете таких мужчин. Они выходят у дорогих миланских ресторанов из автомобиля с наемным шофером.
Не существует свидетельства о том, что на ранней стадии интрижки Боны с Тассино он хотел занять место юного племянника, но когда фаворит регентши сделался главнее любого герцога, а любовница его в этом всячески поддерживала, Тассино предложили уйти. Для итальянской истории это довольно необычно, потому что нож считался нормальным способом решения проблемы с такими молодыми людьми. Тассино тоже так думал, потому намек понял и исчез, прихватив с собой драгоценности на огромную сумму. Бона, как безумная, побежала за ним следом, но не догнала и влачила с тех пор унылое существование при французском дворе. В сложившейся ситуации Лодовико иль Моро взял на себя роль опекуна племянника. Когда ребенку исполнилось десять лет, он нарядил его в белый бархат и короновал в соборе как шестого герцога Милана. Любящий дядя, надежная опора, был рядом с ним. Мальчик полюбил Лодовико всей душой, как мог бы полюбить погибшего отца.
В Северной Италии после смерти великого правителя каждый раз в политическом калейдоскопе происходила встряска, и властные структуры, перегруппировавшись, складывались в новый орнамент. Старые друзья становились вдруг врагами, а неприятели заключали друг с другом временное перемирие. Баланс сил, сложившийся в это время, представлял собой тонкий механизм и отвечал на страх, как сейсмограф на колебание почвы. Так Милан, Флоренция и Неаполь, объединившись, спасли Феррару от козней Венеции и папства. В то время в Милан прибыл странный человек, гений. В рекомендательном письме Лоренцо Медичи отозвался о нем как об изобретателе военных машин, артиллерийских орудий, строителе мостов, создателе каналов, архитекторе, скульпторе. Слово «художник» замыкало длинный перечень. Звали этого человека Леонардо да Винчи. Ему в ту пору было тридцать лет.
