Чэй Блайт - Немыслимое путешествие
Самому мне в каюте ничто не угрожало, я только за снасти опасался. Все обошлось благополучно, хотя я до сих пор не возьму в толк, как корпус и рангоут устояли против такого шторма. Я убедился, что идти с голыми мачтами, когда яхта уподобляется пробке и нисколько не сопротивляется волнам, — страшная нервотрепка. Все равно что заштилеть, только еще и страхи тебя одолевают.
На третий день шторм выдохся, но когда я 6 января взял полуденную высоту солнца, то буквально оторопел. Я-то думал, что меня отнесло на север миль на 100, а оказалось вдвое больше. Уже это говорит о силе шторма. Я усомнился в точности своих наблюдений, повторил их — нет, все верно.
Мне удалось связаться по радио с Фолклендскими островами, потом с оператором Роджером Уайтом в Новой Зеландии. Похоже, все радиооператоры на свете — отзывчивые и обязательные люди. Я попрощался с фолклендскими операторами. Они для меня очень много сделали, я сожалел, что мы больше не встретимся в эфире. Но ведь конец связи с Фолклендскими островами означал, что я ухожу все дальше на запад, а это было для меня главным.
Странная вещь произошла утром 7 января. Я проснулся с таким чувством, что с Сэмэнтой что-то случилось. Чувство это было настолько сильным, что я бросил все текущие дела и взмолился к небу, чтобы Морин и Сэмэнта были живы-здоровы. Вернувшись домой, я узнал, что за несколько дней до этого случая Сэмэнта выбила себе передний зуб. Вероятно, в то утро, когда мне было так тревожно за нее, у нее болела десна. Конечно, сама она давно забыла, что с ней было 7 января, но я не сомневаюсь, что в тот день между нами был какой-то контакт особого рода.
Мои зубы были в полном порядке, но меня беспокоили уши: они шелушились и страшно чесались. Я смазал кх каким-то кремом, и постепенно все прошло.
Мне не терпелось пройти 100° з. д. Каждый десятый градус на карте представлялся мне барьером, и, одолев очередной барьер, я был очень доволен. Естественно, сотый градус был особенно важным барьером, и я мечтал о том дне, когда пройду его. Это произошло 8 января, и в честь такого события я сложил карту так, чтобы не ви- деть Южной Америки. Мне казалось, что я уже целую вечность торчу в южноамериканской зоне, и каким счастьем было наконец уйти из нее.
На карте погоды про область океана, где я теперь находился, написано, что здесь частые туманы. Вот и я попал в туман, да в какой! Страшновато было идти в густом тумане со скоростью 7–8 узлов. Почему-то даже страшнее, чем в Ла-Манше или Атлантике, хотя на самом деле здесь было куда безопаснее. В этих пустынных широтах вероятность столкновения с другим судном составляла меньше одной миллионной.
Туман держался четыре дня. Журнал рассказывает, чем я был занят:
«9 января. Третий день туман. Не знаю, почему так тяжело на душе, тоскую по дому, хочется увидеть Морин и Сэмэнту. Чтобы отвлечься от мыслей о них, навел порядок в камбузе, вымыл плиту. Теперь плита и камбуз сверкают чистотой. Читаю «Центурион» — это о французских парашютистах. Книга напоминает мне о нашем замечательном товариществе в парашютном полку. Чудесное время было, я был в отличной форме, чувствовал себя исключительно бодро. Со временем все улетучилось. Встретить бы теперь кого-нибудь из однополчан, выпили бы по стопочке. Да только боюсь, что встреча не принесла бы нам такой уж большой радости. Правда, отличное было время!
10 января. Четвертый день туман. Отвратительный день, сплошной дождь н туман. Видимость всего около 20 ярдов. Собрал около шести галлонов воды. Мог бы собрать и больше, да незачем. У меня еще полная цистерна. Солнце выглянуло всего на час. Я воспользовался случаем подстричь волосы. Они отросли и только злили меня. Теперь я их укоротил. Вымыл голову, помылся весь и побрился. И чувствую себя гораздо лучше. Сменил белье, в том числе постельное. Поменял брюки».
Туман рассеялся на следующий день — зато я попал в штиль, а это было чуть ли не хуже тумана. Несмотря на безветрие, сохранялась сильная зыбь, вызванная штормами, которые от начала времен бушуют в высоких южных широтах. Без ветра «Бритиш стил» шатало, словно пьяницу. Трудно выразить, до чего скверно было у меня на душе на этом этапе. Я поносил стихии последними словами, но, устыдившись своего ребячества, объявил затем кампанию борьбы против брани и придумывал себе наказания за нарушение запрета.
Мало того, что меня изводил штиль, на ступнях появились язвочки, которые причиняли невыносимую боль. Никогда не думал, что от такой малости могут быть такие мучения.
Используя малейшие дуновения ветра, я прошел лавировкой целых 15 миль, но в конце концов сдался, убрал паруса и залег спать, не дожидаясь вечера.
Под утро вернулся ветер, и я пошел на северо-запад со скоростью 7–8 узлов. Меня смущало одно противоречие. Счислимое место было результатом моей прокладки, когда же я взял высоту солнца — правда, условия были не очень хорошие, — получилось значительное расхождение. То ли я забрался на север дальше, чем рассчитывал, то ли недооценил силу течения. Вспомнилось, что я ошибся, определяя снос на север во время шторма. Уж не случилось ли чего-нибудь с компасом? Что, если под ударами волн в корпусе яхты переместились магнитные поля? Решил в первый же погожий день проверить компас. А пока я принял координаты, вычисленные на основе обсервации. Поразмыслив, я начал догадываться, где мог допустить ошибку, определяя счислимую позицию. Ведь я по большей части шел с втугую выбранными шкотами, возможно круче к ветру. Так как автопилот вышел из строя, яхта часто рыскала. Очевидно, я неточно рассчитывал средний курс, недооценивал путь, пройденный по ветру. Впрочем, это не исключало возможности, что компас имеет погрешность. Я допускал, что величина ее может достигать градусов десять.
Обсерзованная широта была 46°04 . Мне пока не хотелось подниматься к северу дальше 45° ю. ш.; от этой параллели меня отделял всего градус с небольшим, но не в моих силах было что-нибудь изменить — яхтой командовал ветер.
Вдруг я страшно затосковал по Хоику, захотелось погулять с Морин и Сэмэнтой в тамошнем чудесном парке. Чтобы под ногами была не палуба, а земля, и я мог бы пробежаться. Вспомнилось, как мы с Морин играли там на лужайке в гольф. Правда, мне не очень нравилось с ней играть, потому что она всегда меня побеждала! Ничего, вызову на соревнование Сэмэнту, уж ее я как-нибудь одолею! (Поразмыслив, я заключил, что это еще вилами на воде писано…)
Четырнадцатого января — восемьдесят девятый день плавания — кончился первый баллон с газом. Он хорошо послужил, и, подключая к плите новый баллон, я заключил, что газа вполне хватит до конца плавания. Почти весь этот день лил дождь, но я не стал собирать воду: у меня был достаточный запас. И здорово же я испугался, когда мне вдруг показалось, что я вижу привидение! Откуда ни возьмись, над океаном футах в сорока от яхты поднялось странное облачко белого пара. А затем я рассмотрел огромного кита — это фонтан его выдоха образовал облачко. Еще один сюрприз, правда совсем другого рода, ожидал меня, когда я углубился в книгу «Дерзни быть свободным». По словам автора, он на яхте длиной 14 футов развивал 12 узлов! Мне бы в компанию такого кудесника!
