Мариэтта Шагинян - Зарубежные письма
2. Случилось это, когда, сойдя с моста через Лиммат, я вдруг словно в море окунулась, в море детских голов, кудрявых, стриженых, в бантиках, кепках, ведомых матерями и бабушками. Волна этих ребятишек захватила меня в свое движение, и нежданно-негаданно я очутилась перед кассой, а потом в первых рядах огромного, очень нарядного кинозала. Много-много лет назад, в возрасте вот этих чинных, румяных девочек с бантиками на кудряшках, мне довелось прочитать переводную книжку из школьной библиотеки. Называлась она «Дитя гор». Минуло чуть ли не больше семи десятков лет с того дня, как я прочитала ее. Память сохранила название, содержание и — самое главное — драгоценную атмосферу свежести, чистоты, детской тоски, пронизывавшую вас при ее чтении. Жила-была высоко в горах у дяди-пастуха маленькая девчушка, и она была счастлива вставать и ложиться с солнцем, трудиться рядом со старшими, помогать им пасти и кормить коз и коров. Но высокие горные деревушки обходил человек в очках, учитель. Он узнал, что есть девочка, еще не знающая грамоты, и заставил ее дядю послать эту девочку в город к родственникам, чтоб поучилась в школе. Вот она в богатом городском доме, вот она уже читает книги, пишет письма, но душа ее полна тоски по горам. Эту болезнь по горному воздуху, тоску по горным вершинам так хорошо передает книга, что до сих пор помню, как я сама, девочкой, стала тосковать по горам и стремиться из Москвы на Кавказ. Кончилось в книге тем, что девочка сделалась лунатиком, ходила по ночам при свете луны по карнизам дома, и старый добрый доктор посоветовал немедленно отправить ее домой. И она едет домой, в горы. Как я полюбила эту нехитрую книгу, ее необычайную эмоциональность, направленную не на людей, а на природу!..
Стемнело в зале. Открылся экран. Цветной фильм «Хэйди». И вдруг — спустя целый век человеческий! Швейцария и, кажется, Америка создали из старой-престарой детской книжонки, название которой, выдуманное переводчиком, было у нас «Дитя гор», а у автора-швейцарки «Хэйди», — из старой этой книжки моего детства великолепный фильм! Вот и говори «давно-давно», смейся над старостью, гонись за «злобой дня», забывай, что жизнь развивается спирально, история повторяется, древнее подходит вплотную к сегодняшнему, сегодняшнее вдруг утопает в давно прошедшем! Оно «утопало» в кинозале в давно прошедшем, зрители «утопали» в носовых платках. По плакали только мамаши. И я с ними. А девчушки смеялись, взвизгивали от смеха, досасывая свои палочки мороженого… Дети воспринимали сюжет без воспоминаний…
Я глядела, вытирая собственные слезы, на заплаканные лица мамаш и бабушек, молодых и старых, нарядно и не нарядно одетых в модные осенние пальто молодых, длинные старушечьи салопы старых. Почему, собственно, все мы расчувствовались? Как солнце сквозь летний дождик, уже у входа сквозь слезы выглянули улыбки, веселый конфуз над собой. Но слезы были, и реакция зрительного зала на сентиментальную старинную «Хэйди» была — я проверила ее собственными слезами. Почему все-таки она появилась? Двадцать и даже десять лет назад такая реакция, мне кажется, была бы невозможна, да и американские «продюсеры», чутко улавливающие «крик моды» и потребности рынка, вряд ли стали бы тратиться на экранизацию «Хэйди». Вот тут-то и пришло время заняться мало известной (или вовсе неизвестной!) у нас газетой, обращенной своим двойным ликом, подобно древнему Янусу, к молодежи. Газетой «Цюрихский студент».
3. Начинается она с виду просто замечательно. Приезжает осенью деревенская молодежь в свою столицу, чтоб продолжать образование, да и не только из своих деревень и городов помельче, но также из чужих стран. И вот перед ней Цюрих. Можно купить планы города, всякого рода туристские путеводители и рекламы, смотреть афиши и объявления, но первые не всегда будущему студенту по карману, а на вторые не всегда есть время. А тут осенний номер собственной студенческой газеты от 5 октября, и начинается он указателем для практического ознакомления («Benutzung» — использования!) города Цюриха. Составлен он живо, с подзаголовками, рисуночками и обязательно с милыми мягкими швейцарскими окончаниями на «ли». Вчитавшись, вы замечаете критический дух автора, его резкую неприязнь к архитектурной порче старого Цюриха, прорывающуюся местами через легкий тон о серьезных вещах. Оказывается, есть «важное» деление города — на «Дёрфли» (деревушечки) и «Копи» (сокращенно от «Кооператива»), Дёрфли — это места развлечений в старых кварталах по правой стороне реки Лиммат. В этой части есть нечто, чему «завидуют все остальные города»: в ней «с обеда и до полуночи, и еще чуть дольше, полно пульсирует жизнь». Какая — даются соответствующие адреса и соответствующие «добрые советы». Под заголовком «Знакомиться» стоит: на такой-то улице (не стоит ее называть) встречаются с 8 часов гомосексуалисты для того, чтобы «возбудить в обществе понимание, интегрировать их (принять в общество), дать нм возможность друг с другом встретиться». Указано и просто «нормальное» место для встреч и знакомства студенток со студентами, и тут же практическая приписка: кстати (noch etwas), для девушек, «желающих принимать пилюльки и но имеющих знакомого доктора», прилагается адрес врача, которому стоит только написать, и пилюльки будут присланы. Все эти улицы и адреса напечатаны черным по белому — и, честно говоря, ужасом наполняют сердце, когда вспомнится швейцарское студенчество ушедших времен, традиции внимательной, толковой, счастливой учебы, простые деревянные столы нескольких городских библиотек, объединенных сейчас в одну, серьезные лица молодежи, и этот жар, эта жадность, с какой поглощались науки… Другая часть города, рекомендуемая «указателем», «Копи». Она сопровождается рисунком большой головы Карла Маркса и его длиннейшей бороды, превращающейся в шелковистый каскад итальянских спагетти на подставленной под пей тарелке. «Копи» — это и дешевая столовка, и возможность даром получить зал для митинга, и встреча «левых товарищей», говорящих друг другу «ты», и дальше — сведения о книжном магазине, где можно задешево приобрести классиков, «всю ГДРовскую немецкую литературу» и во множестве «социалистическую литературу»… В перечисление тоненькой струйкой вползает ирония. Но она еще сильней и ярче присутствует и в описаниях других мест, где царствуют богема, размалеванные «не-совсем-уже девушки» (nicht-mehr-ganz-Mädchen) и где «все, что еще кой-как живет в этом городе, который скоро вобьет в свой золотой гроб последний хромовый гвоздь». Не только ирония — ненависть чувствуется в иных местах указателя, ненависть к крупнобуржуазной «головке» города, к растущему американизированию Цюриха. Если студент, например, захочет повести свою девушку, говорит в одном месте указатель, в идиллический «Линденхоф», где раньше студенты, когда «они еще были настоящими» и выходили «из настоящих кругов», — праздновали свои «маевки», сейчас он может насладиться оттуда видом гигантской новостройки, типичного примера искажения Цюриха «власть имущими» (Mächtigen, имеются в виду «отцы города»), шестьюстами стоянками для автомобилей, чтоб еще больше увеличить «транспортный хаос на улицах»…
