Валерий Язвицкий - Остров Тасмир
Снова была высчитана схема полета, проверены законы сопротивления воздушной среды, всем нам теперь хорошо известные.
Из технических усовершенствований было введено новое управление рычагами. Правый рычаг теперь служит только для поворачивания вправо и влево; левый, укрепленный внизу на универсальном шарнире, — для сохранения устойчивости: если рычаг поворачивать влево и вправо, то в соответствующую сторону будет накреняться от перекашивания крыльев и аппарат; а при движении рычага вперед и назад аппарат будет опускаться или подниматься от изменения угла встречи хвостовой поверхности.
«Книга жизни», что хранится в нашем «Главном доме», запечатлела на своих огромных страницах весь этот великий путь завоеваний и доступна для всякого. Поэтому я перейду прямо к изложению событий, так неожиданно изменивших нашу судьбу и заставивших навсегда покинуть «Крылатую фалангу».
VIII
В ту зиму, когда я праздновал семнадцатилетие своего существования, я был уже опытным авиатором. Однако весной нам с Лешей Рукавицыным пришлось многому переучиваться.
За эту зиму аппарат принял тот вид, какой имеет наш «Тасмир № 1», то-есть имел жироскоп, автоматически создающий устойчивость при любом ветре, а также складывающиеся крылья и один воздушный винт типа «Рукавицын № 3».
Весной мы облетели весь Таймырский полуостров. Немало совершили мы полетов и над Ледовитым океаном, и я тогда впервые увидел бескрайные просторы воды, сплошные пловучие льды, ледяные поля и ледяные горы. Я не отрывал глаз от величественных картин, развертывавшихся внизу при наших перелетах. Теперь, благодаря жироскопу и огромной силе варин, полеты не представляли решительно никакой опасности, и мы могли позволить себе роскошь спокойно любоваться природой с птичьего полета. Ничем ненарушимая устойчивость «Борьбы» позволила заменить ее три лыжи одной «ногой», которая выдвигалась и вбиралась в аппарат при нажимах специальной педали.
Словом, все шло великолепно, как вдруг нас охватила тревога. Несмотря на крайнюю осторожность, полеты были замечены туземцами. Правда, они не могли уследить, откуда вылетал аппарат и куда возвращался, но одна только возможность раскрытия нашей тайны не давала покоя отцу и Лазареву.
После ряда совещаний решено было немедленно приняться за поиски какого-либо подходящего для жилья острова в Ледовитом океане.
Дня через три после этого, запасшись десятком варин и провизией, я, отец, Семен Степаныч с Лешей и Успенский вылетели из «Крылатой фаланги» на север. Пролетая со скоростью двухсот верст в час, мы уже через полчаса мчались над Ледовитым океаном, а спустя еще полтора часа увидели оригинальную группу островов.
Окруженные одинокими пловучими льдинами, они наискось летели нам навстречу, ширясь, расползаясь и развертывая свои берега. Среди них один был большой — верст десять длины и версты три ширины; маленьких островков вокруг него было до двадцати штук. Благодаря этому острова издали напоминали кедровую шишку с рассыпанными около нее орехами.
Снизившись и делая круги, чтобы удобнее спуститься, мы спугнули целые тучи чаек и морских крачек. Опускаясь на землю, мы заметили на плоском берегу острова скрывавшееся за скалой большое паровое судно, лежавшее почти на боку. Было ясно, что оно потерпело крушение.
Приземлившись, мы сложили крылья аппарата, чтобы его не перевернуло и не снесло ветром, и прикрепили стальным тросом к большому камню около скалы.
Несколько песцов отбежало от корабля, когда мы подошли к нему вплотную. Это доказывало, что людей здесь нет. Не без волнения мы стали рассматривать корабль с разбитой кормой.
Это было большое китобойное судно из крепкого дерева с железной обшивкой. Громадная дымовая труба его оторвалась у основания и висела наклонно. На бортах не было лодок, а спускавшиеся веревки с места их подвески указывали, что они сняты нарочно. Из четырех лодок осталась на борту только одна.
На носу его с обеих сторон были крупные надписи: «Washington».
— Вашингтон, — прочел вслух Успенский.
Мы обошли несколько раз вокруг мертвого корабля и остановились у разбитой кормы. Руль и винт были смяты в лепешку. На аршин выше руля корма была вдавлена внутрь, и сквозь лопнувшую обшивку торчали деревянные и железные балки и скрепы. Корабль был совершенно негоден для плаванья.
— Это американское китобойное судно, — задумчиво сказал отец, — его, вероятно, затерло льдами и выбросило здесь, а люди уехали на лодках.
С большим трудом мы взобрались на корабль, где, благодаря свойствам нашего климата, ничто не испортилось и не сгнило. Мы обошли пустынную палубу; осмотрели маленькую пушку, из которой стреляют в китов гарпунами; осмотрели груды канатов, огромный якорь и якорную цепь около него. Потом спустились внутрь, но прежде я забежал в штурманскую будку и страшно обрадовал отца, найдя там совершенно сохранившийся компас.
В каютах мы нашли полную обстановку, а в кухне даже всю необходимую посуду. В кубрике и в боцманской мы нашли довольно много инструментов. Все это, правда, было сбито в кучу от толчка, полученного кораблем, когда он, сжатый льдами, был выкинут на сушу.
В трюме оказалось много китового жира и китовых пластинок, известных под названием китового уса, а также связки тюленьих шкур и запас каменного угля. Осмотр машины показал, что она, хотя и съехала немного со стоек от сильного удара, но была в исправности.
Желая узнать еще что-нибудь о «Вашингтоне», мы отыскали каюту капитана. Мы надеялись найти судовой журнал, но тот, видимо, был взят с собой экипажем, покинувшим борт корабля. На столе капитана мы нашли только клочок бумаги, залитый какой-то жидкостью, и в расплывшихся строках отец смог прочесть лишь обрывки слов: «…tas… mir… 1881…а…»
— А нам везет здорово, — смеясь заметил Семен Степаныч, — это очень хороший подарок. Не нужно на первое время перевозить сюда уголь и машину!
— Это называется, — добавил Успенский, — не бывать бы счастью, да несчастье помогло. А, впрочем, владельцы судна могут сюда еще возвратиться…
Отец покачал головой и, подняв с пола кусок газеты проговорил, указывая на дату:
— Апрель 1880 года… Вероятно, в это время они выехали на промысел, а это было почти семь лет тому назад…
Он задумался и проговорил будто сам с собой:
— Тас… мир… 1881 год… В этом году, первого марта, на Екатерининской набережной бомбой Гриневецкого был убит Александр II…
Я сидел на капитанской табуретке, слушал воспоминания старших, а в ушах у меня почему-то навязчиво звучали слова:
