Богуслав Шнайдер - Золотой треугольник
У крайнего столика я столкнулся с тайным агентом полиции, приземистым мужчиной лет пятидесяти. Он не пожелал остаться анонимом и, чтобы я обратил на него внимание, с выразительной улыбкой задрал рубаху и постучал по рукояти засунутого за пояс револьвера. Я сказал ему что-то по-английски, но он ни слова не понял и отрицательно покачал головой. Просто ему захотелось похвастаться. А поскольку полицейской формы на нем не было, он решил хотя бы показать револьвер, который отличал его от простых столующихся.
В таиландском обществе почти все социальные отношения содержат элемент подчинения, что проявляется в еле приметных жестах и словечках. Полицейский, как государственный служащий, стоит значительно выше простого крестьянина, но, в свою очередь, несравненно ниже генерала. Выше всех, выше самого верховного правителя, стоит монах.
Таким образом, я сразу понял, что большинство тайных полицейских агентов страдают из-за неясности своего социального положения. В тропической жаре они не могут носить пиджаков, скрывающих кобуру от постороннего глаза. Чтобы хотя бы формально спрятать оружие, они ходят в широких, свисающих ниже пояса рубахах, но кобура при этом все равно заметна.
Город переполнен полицейскими в форме и в штатском. Здесь размещены и элитарные армейские подразделения. Бдительное полицейское око следит и за туристами, что не так-то легко, в особенности если учесть, что тайцы питают еще меньшее пристрастие к иностранным языкам, чем, скажем, французы. А количество туристов исчисляется здесь десятками тысяч в год. Их привлекают молва о красоте здешних девушек, возможность дешево приобрести художественные изделия, неизведанные приключения.
При взгляде на переполненные улицы кажется невероятным, что второй по величине город Таиланда еще совсем недавно был так же мертв, как развалины Ангкора.
Легенда повествует, что в XIII столетии, когда предки нынешних тайцев покинули Южный Китай, их правитель Менграй, владыка одного из первых королевств на севере Таиланда, пригласил окрестных властителей совершить необычное путешествие: сообща они должны были найти место для новой столицы. Долго блуждали в джунглях и по склонам гор, пока в широкой долине не увидели двух трубящих оленей, белую мышь с пятью мышатами да белого, ныне уже вымершего оленя-самбара. Тут они сразу поняли, что наличие стольких необычайных животных — знак свыше.
Старые хроники не так поэтичны. Они ничего не сообщают о белых мышах, а лишь повествуют о том, что правитель Менграй, выбирая место для своей резиденции, руководствовался более земными соображениями. Когда монгольский хан Хубилай, правитель Китая, разрушил в соседней Бирме Паган, Менграй заключил союз с правителями государства Сукотаи, расположенного на Центральной равнине. Обезопасив себя с юга, он напал на царство монов и в 1292 году завоевал их столицу Лампун. Присоединение новых провинций вызвало потребность перенести столицу империи в центр ее территории. Примерно около 1298 года в исторических анналах впервые появляется название Чиангмай.
Сто лет длились победоносные войны с монами и кхмерами, но потомки правителя Менграя рассорились с империей Сукотаи. Почти четыре столетия с переменным успехом посылали они боевых слонов на юг, пока счастье окончательно не склонилось на сторону противника.
В XVI веке Чиангмай стал терять свое могущество. Последний удар нанесли бирманцы. Пятьдесят лет спустя защитникам города наконец удалось прогнать пришельцев за пограничные горы, но, обессиленные беспрерывными войнами, они сами добровольно покинули Цветок севера. Дожди подмывали остатки святынь, лианы обвивали каменные статуи, пока наконец джунгли не поглотили все дворцы и дома. В сумерках на опустевших подворьях слышался рев тигров.
Только с присоединением к современному королевству Таиланд северных областей в развалины вернулся человек. Распугал диких зверей, вырубил вековые джунгли, подпер столбами готовые обвалиться пагоды. Мертвый город обрел новую жизнь.
Но прежде всего я отправился не в древний Ват Чианг Ман, где настоятель монастыря покажет вам Будду из хрусталя; стороной обошел я и пагоды, построенные во времена, когда в Европе господствовала готика. Мне показалось, что после острова Бали и яванского Борободура, после даосских, конфуцианских, мусульманских и буддийских храмов в Паданге, на Пенанге и в Малакке памятники древности могут немного и подождать. Я разыскал тюрьму.
Тюрьма в Чиангмае весьма примечательна. Он напоминает пышущую жаром, шумную и тесную переднюю преисподней. В одной из камер здесь сидят австралийцы Баллок и Борсестер, осужденные на тридцать три года за торговлю героином, что по нынешним временам еще довольно умеренное наказание, ибо местный житель за такой же чемодан наркотиков поплатился бы жизнью. Австралийскому журналисту, единственному, кому удалось навестить их в тюрьме, земляки пожаловались на суровое обхождение: им выдали слишком тесные шорты, двадцать два часа в сутки они находятся в узком, темном помещении величиной с ванную комнату.
— Здесь дают книги, но только на тайском языке, — жаловался Борсестер. — В течение восемнадцати месяцев я тщетно пытался научиться читать, пока кто-то не сказал мне, что я держу книгу вверх ногами.
— Мы закованы в кандалы, — посетовал его сообщник, — нас губят недостаток движения и скверная пища.
Оба знали, что их ждет. Если они проведут в тюрьме пятнадцать лет, есть надежда (отнюдь не уверенность) что власти их амнистируют. Правда, еще ни один заключенный в Чиангмае так долго не сидел: пяти лет достаточно, чтобы недоедание, апатия, жара и болезни сломили самый крепкий организм. Многолетний приговор для заключенных с белой кожей практически равен смертному.
Если же их переведут в столицу, это сулит еще более скорую гибель, потому что тюрьма в Бангкоке переполнена. Многие месяцы, а то и годы гниет в таиландских тюрьмах более сотни иностранцев, пытавшихся разбогатеть на торговле белой смертью и не сумевших вовремя дать полиции взятку. Большинство из них случайные бедолаги, мелкая рыбешка, бродяги с пустым карманом, захотевшие подработать, чтобы иметь возможность продолжить путешествие, туристы, польстившиеся на легкий заработок, а порой молодые сумасброды — искатели приключений. За двумя исключениями, мужчины в основном от двадцати до тридцати лет. Большинство заключенных — американцы.
Ни один из них не был гангстером или профессиональным преступником, но от этого их прегрешения не становятся меньше. Из жадности или от голода, из безрассудства или равнодушия они хотели нагреть руки на несчастье других. Они не думали о детях, не без их участия погибающих от наркотиков в возрасте, когда обычно переживают первую влюбленность. Не желали помнить о подростках, расставшихся с жизнью после слишком сильной инъекции и стынущих где-нибудь на полу общественной уборной. Только в тюремной камере поняли они, что за деньги всего не купишь, порой даже собственной жизни.
