Сергей Штерн - Голландия без вранья
На всех старых домах — как уже сказано, очень узких, так что можно себе представить, какие там лестницы! — под крышей торчат специальные балки с блоками, предназначенные для подъема мебели — о том, чтобы пронести по лестнице хотя бы ночную тумбочку, и речи быть не может.
Еще одна деталь ребуса — городские сумасшедшие. Их почему-то много. Один из них долго шел перед нами со спущенными штанами и с посиневшей от холода голой задницей, произнося какие-то бессмысленные слова. Он был не пьян. Может быть, наркотики? Нет, скорее всего, сумасшедший.
Вдруг Альберт, загадочно подмигнув, указал на маленькую калитку. Мы вошли и из оглушительной городской суеты попали на остров тишины. Это оказался целый квартал, сохраненный и отреставрированный точно в том виде, в каком он был в семнадцатом веке. Машины сюда не заезжают, людей мало, вход свободный. Даже воздух кажется чище. Мы постояли немного, пытаясь представить себе горожан и горожанок в деревянных башмаках, ремесленников, растирающих краски для Рембрандта ван Рейна, или даже всю компанию ночного дозора.
Я все время поражался феноменальной памяти и знаниям Альберта.
Все время было такое ощущение, что он знает в Голландии не только каждый город, но и каждый сарай. Еще когда мы готовились к поездке, он постоянно рисовал цветными карандашами подробнейшие карты Голландии — не хотел допустить ни малейшей неточности. Кто теперь рисует карты?
Мы шли по главной улице Амстердама под названием Рокин — широкая, парадная, но тоже порядком перекопанная. Через каждые пять шагов попадались магазины со скромным названием — «Diamants», примерно так же часто, как в Цюрихе «Часы». Обработка, гранение и продажа алмазов — традиционный еврейский бизнес с тех пор, как в конце шестнадцатого века в Голландию прибыли изгнанные из Антверпена евреи. Открытие алмазных месторождений в Южной Африке ничего не изменило. Причем заняты этим делом (еще кусочек ребуса) почему-то именно, как я уже говорил, ортодоксальные евреи.
Постояв у величественного королевского дворца, мы свернули на улицу, ведущую в знаменитый квартал красных фонарей. Как же, быть в Амстердаме и не посмотреть на эту его всемирно известную достопримечательность?! Правда, время было дневное, и Альберт предупредил, что днем веселые кварталы выглядят точно так же, как и любые другие. Но тут мы увидели магазин с гораздо более привлекательным, чем «Diamants», названием — «Сыры»! Я еще в Стокгольме рассказывал Альберту о своей детской мечте — когда-нибудь отведать лимбургского сыра.
…Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.
Этот самый лимбургский сыр не давал мне покоя с тех пор, как я прочитал «Онегина». Я уже спрашивал в обычных продовольственных магазинах, но, оказывается, этот сыр не входит в традиционный ассортимент супермаркетов.
— У вас есть лимбургский сыр? — спросил приказчика Альберт.
Тот удивленно выпучил глаза и ответил по-голландски, но прозвучало это совершенно по-грузински, даже, по-моему, с акцентом: «Канэшно!»
И я трясущимися руками отсчитал деньги за две упаковки в красно-желтой фольге, форматом примерно в сырок «Дружба», только квадратные.
С этого момента меня уже ничего не интересовало — хотелось скорее приехать домой и попробовать.
Квартал красных фонарей и в самом деле ничем не удивил, хотя Альберт и призывал нас вообразить, что во всех этих витринах, днем набитых какой-то ерундой, по вечерам сидят голые девушки и принимают соблазнительные позы — уж не знаю, то ли для потенциальных клиентов, то ли для туристов. В последнем случае они должны получать зарплату от городской администрации. Красные фонари есть, их видно, но днем они не горят.
Я шел, вглядываясь в лица прохожих, и пытался представить себе банковские миллиарды, потоки золота и драгоценных камней, протекающих ежедневно через этот мировой торговый центр, — и не мог. Никак не удавалось составить какое-то представление о городе, вернее, совместить его с уже сложившимся из рассказов и цветных открыток. Вообще говоря, меня всегда поражало, каким образом в свое время писатели, удостоенные поездок за рубеж, умудрялись, не зная языка, за два-три дня дать исчерпывающую характеристику какому-нибудь там Нью-Йорку или Лондону. Они успевали осмотреть все достопримечательности («…я простоял перед „Моной Лизой“ часа четыре» — это из двух-то дней!), заметить все контрасты, даже завести друзей: «Когда мы сидели вечером в баре, я сказал ему — слушай, Джон, город, конечно, красив, но, знаешь, приятель, жить здесь я бы не хотел». Или: «Утром, с раскалывающейся от бензиновой гари головой, я шел по Рю де ла Фонтен и думал о Монике, простой французской девчонке из предместья, по ночам перешивающей свои убогие туалеты». Надо думать, что у этой самой Моники он переночевал, но, очевидно, что-то не сложилось, и она, чтобы не терять времени, всю ночь перешивала туалеты. И голова у него, скорее всего, раскалывалась вовсе не от мифической бензиновой гари…
За точность цитат не ручаюсь, но за дух отвечаю головой. Как можно за два дня разгадать такой ребус, как, скажем, Амстердам? А за неделю? За неделю даже в Новых Бурассах мало что сообразишь. Живя вот уже пятнадцать лет в Стокгольме, не могу похвастаться, что знаю его досконально: как и любой большой город, он меняется от часа к часу — в семь часов вечера это одно, а в полпервого ночи — совсем иное.
Можно только добавить, что Амстердам совершенно очевидно вдохновил Петра на выбор места и планировку Санкт-Петербурга. Та же идущая от центра прямая парадная улица, те же богато застроенные концентрические каналы. Кажется к тому же, Амстердам — единственный крупный европейский город, который удалось повидать нашему энергичному царю. Правда, архитекторов, построивших Амстердам в том виде, в каком его увидел Петр, давно уже не было в живых, поэтому пришлось нанимать итальянцев. Впрочем, голландские инженеры и строители приняли немалое участие в Санкт-Петербурге — великая стройка царизма ими просто кишела. От тех времен осталось только живое русское словцо «хер голландский» — для русского уха было смешно и непривычно, что голландцы величают друг друга «херрами»: «Ну что, херр Ван Дейк, как вам Россия?» — «Да так как-то, херр Ван Хальс».
Ребус так и остался неразгаданным. Амстердам не оправдал, но и не обманул моих ожиданий. Он просто оказался другим.
