Андрей Капица. Колумб XX века - Щербаков Алексей Юрьевич
Был и еще один источник пищи. Андрей Петрович впоследствии вспоминал: «Пожалуй, первое мое участие в отдыхе отца — сопровождение его на охоту. Это было в годы войны, под Казанью, где мы жили в жилом доме при обсерватории, примерно в 30 км от города. Здесь летом жили семьи академиков Н. Н. Семенова — друга отца с юношеских лет и А. Н. Крылова — моего деда. Отец и Николай Николаевич Семенов, которого отец звал „Колька“, увлекались охотой. Кругом были густые леса, где было много дичи. Меня брали на роль собаки — подбирать дичь. Обычно мы ходили по опушкам вырубок, там в мелких ельниках можно было поднять на крыло вальдшнепа. Семенов шагал, как правило, ближе к опушке, а отец метрах в 50 от него. Вальдшнепы взлетали из-под ног у Николая Николаевича и пролетали в хорошем выстреле от отца. Стрелял он средне, обычно из двух-трех вальдшнепов сбивал одного, сказывалось отсутствие практики, да и снаряжения (пороха, дроби) было маловато — старые довоенные запасы. Семенов на охоте находился в худшем положении: внезапный взлет птицы из-под ног, ее мелькание среди верхушек елочек мешало прицельно стрелять, поэтому он попадал гораздо реже, что позволяло отцу дразнить его: „А ты, Колька, мазло“. Николай Николаевич под разными предлогами пытался поменяться с отцом местами, но тот ловко от этого уклонялся.
Мне поручалось нести добытую дичь, для чего у меня на поясе было несколько охотничьих удавок, на которые я за шею подвешивал пестрых длинноклювых и удивительно красивых вальдшнепов. Однажды, продираясь через чащу, я потерял одного вальдшнепа, за что мне от деда, когда мы вернулись домой, кратко влетело — „гавнюк“. В то время пять-шесть вальдшнепов, которые отец приносил с охоты, были приятным дополнением к скудному военному пайку. Надо сказать, что когда охота была неудачна, они перед возвращением домой подстреливали нескольких грачей, которых мы с не меньшим аппетитом съедали, к ужасу местного населения, считавшего грача „поганой“ птицей» [125].
Андрей Петрович в предисловии к книге деда вспоминал: «В 1942 году отцу удалось вывезти из блокадного Ленинграда Наталию Константиновну, вдову его брата Леонида, и их сына, тоже Леонида. Они тоже поселились в этой квартире (в бывшей дворницкой при Казанском университете, где в два яруса спали Сережа и Андрей Капицы. — Прим. авт.)» [126].
Как писал племянник Леня, «когда началась Великая Отечественная война, мы с мамой были в Ленинграде и оказались блокадниками… В начале блокады нас жило в квартире 20 человек, а после первой блокадной зимы в живых остались только 10. В блокадную зиму дядя ничего не знал о нашей судьбе и ничем не мог нам помочь. Но при первой, самой первой возможности, когда протянулась тонкая ниточка связи, дядя начал хлопоты. Через Р. С. Землячку он добился того, что нас разыскали в Ленинграде люди из Смольного, а потом организовали нашу эвакуацию в Казань. С той поры мы с мамой стали жить в дядиной семье и навсегда расстались с ленинградской квартирой» [127].
Сохранилось Андрюшино письмо маме из Казани, написанное ученическими фиолетовыми чернилами:
«23/XII-42
Дорогая мама, ты спрашиваешь, как я учусь? Я учусь хорошо, покаместь (так в тексте. — Прим. авт.) не имел плохих оценок, даже имел несколько отличных. С Сережей я дерусь редко. Сергей страшно плохо встает утром, говорит, что он болен. Я несколько раз катался на коньках. Я много прочел за это время вот какие книги. Я прочел: „Дон Кихот“ II том, I тома не было, „В поисках южного материка“ А. Ю. Некрасова. Пожайлуста пришли мне книжки „10 лет спустя“ 3 тома автор Дюма и еще какую нибудь билитристику потомучто нечего читать. „Коробочку“ из-под махорки я еще не получил. Ты наверно послала ее с Эфрусом. Скоро ли ты приедешь я об тебя соскучился. Поцелуй папу. Крепко целую тебя. Твой сын».
По нижнему обрезу письма нарисована батальная сцена: слева направо едет советский танк с красной звездой на башне, посередине в море всплыла немецкая подводная лодка в пятнистой раскраске, ее сверху, справа налево, атакует советский самолет с красной звездой на хвосте, вдали виднеется еще чей-то большой корабль. А сверху Андрюшиной рукой несколькими энергичными чернильными росчерками перечеркнута «шапка» бланка, использованного в качестве чистой бумаги для письма: «Академия наук Союза ССР. Юбилейная комиссия по проведению празднования 300-летия со дня рождения Исаака Ньютона. Казань, ул. Чернышевского, д. № 18». На конверте адрес: «г. Москва, Калужское шоссе, д. 32, И. Ф. П. А. Н. А. А. Капице».
И еще сохранилась Андрюшина открытка 1943 года из Свердловска:
«Москва, „Магнит“, Калужская ул., д. 32, П. Л. Капица
Дорогая мама, и папа! Мы приехали благополучно в Свердловск. 2 отправляемся дальше. Академия поместила нас в гост. Большой Урал. Кормят в акад. стол хорошо лучше чем в Казани. Встретился с Дорофеевым. Целую крепко всех/ Андрей».
Андрей в предисловии писал: «Алексей Николаевич тяжело болел. В 1942 году у него был инсульт, от которого он почти полностью оправился, и его отправили на курорт в Боровое, в Северном Казахстане. Лето 1943 года я провел у него. Это был год его 80-летия. В июле ему присвоили звание Героя Социалистического Труда. В августе, в день рождения, в Боровом, он получил множество поздравлений, а само чествование состоялось позже, осенью, в Москве, где в сентябре собралась вся наша семья» [128].
Год 1943-й оказался для Андрюшиного папы очень напряженным. 22 марта он удостоился Сталинской премии 1-й степени за открытие явления сверхтекучести жидкого гелия и изучение его свойств. В апреле этого же года на сконструированной им установке ТК-200 производительностью 200 кг жидкого кислорода в час в ИФП заработал Опытный завод. А 8 мая постановлением Государственного Комитета Обороны (ГКО) Петр Леонидович был назначен начальником Главного управления кислородной промышленности при Совнаркоме СССР — Главкислорода, то есть фактически стал сталинским наркомом.
А тем временем нам пора уже хоть что-нибудь узнать об Андрюшиной школьной учебе. Сохранился его табель за 1943/44 учебный год — самый обычный табель! По «естествознанию» — 5, это Андрей еще сдал экзамен, чтобы подтвердить годовую оценку, как тогда называлось — «сдать испытание». А по географии, вот те на — 3! По «русскому устному» — 4, по письменному — 3, по алгебре — 4, по геометрии — 3. Внизу написано: «Капица А. переведен в седьмой класс» и стоит круглый штамп: «Средняя школа № 20 Москва Лен. р-н» [129].
Оказалось, что и его родители тоже учились не ах!
Капитан-лейтенант и заядлый охотник П. С. Оршанко вспоминал: «Капица Петр Леонидович мог и пошутить, и поозорничать, и пококетничать. Как-то он рассказал мне, что его исключили в Кронштадте из гимназии за неспособность к обучению. Он говорил это на полном серьезе, но поверить этому было трудно, и я обратился к Анне Алексеевне за уточнением. Она сказала: „Петру Леонидовичу нравится так говорить, а фактически дело было иначе: его мама, женщина очень умная, обнаружив у сына математические способности, перевела его из гимназии в реальное училище“. Но Петр Леонидович продолжал на своем настаивать. Много лет спустя, когда я появился в Москве и пришел к нему с визитом, он обратился ко мне при встрече, не успев поздороваться:
— Капитан, слышали новость?
— Какую?
— Мне поставили в Кронштадте, на моей родине, прижизненный бронзовый памятник! И знаете где? Рядом со зданием бывшей гимназии, из которой меня изгнали за неспособность к обучению!» [130]
Елена Леонидовна Капица, внучатая племянница Петра Леонидовича, писала: «Уже после смерти Анны Алексеевны ко мне в руки попали сохраненные ею школьные тетрадки и аттестационные ведомости за первые годы обучения. И действительно, аккуратностью тетрадки не блещут, да и оценки весьма средние, разве что языки — французский и немецкий — давались ей очень хорошо. Встречаются записи „Очень болтлива и неусидчива“, „С места отвечает хорошо, но связным рассказом затрудняется“ и т. п. Но что поразило меня более всего, так это оценки по рисованию. Забегая вперед, скажу, что именно в рисунке и живописи в наибольшей степени проявился у нее талант впоследствии. В школе же по рисованию она получала всегда лишь „едва удовлетворительно“» [131].
