Глеб Горышин - Глядя в глаза Ладоге
Помню, как переживал рухнувшее начинание бригадир рыбоводов на Капш–озере, здешний, родом из Озровичей, вепс Николай Николаевич Доркичев. Переживал не только за форелевое хозяйство, а за весь свой край: хотелось вдохнуть в него жизнь, чтобы топоры стучали, дым бы курился над домами, рабочие места открылись для здешних…
Под Усть — Капшой рыбоводы построили наплавной мост через Капшозеро. С обидой рассказывал мне Доркичев: «Предлагали Корбеничскому сельсовету построить мост против деревни, чтобы на плоту не кувыркаться; у нас строительная бригада, и материалы наши, и опыт строительства подобного моста. Отказались. Почему? Чего ждут? На кого надеются? На сессии сельсовета план принимали, в нем ни одного конкретного пункта по благоустройству, развитию или еще чему–нибудь такому. Вот в магазине в Корбеничах пол провалился, того гляди магазин закроют. А ремонтировать — ни–ни».
Итак, рыбоводство — пока что единственный род деятельности за Харагинской горой, с перспективой на будущее. Много лет по инициативе бывшего председатели колхоза имени Калинина Алексея Николаевича Суханова строят плотины на лесных речках на Вепсчине, отравляют «сорную» рыбу в озерах, потом «обрыбляют». При здешних глуши, бездорожье, ведомственной разобщенности, недостаточности сил и средств у колхоза, новизне начинания не все выходит так, как хотелось бы, затягиваются сроки получения рыбного урожая. Но целеустремленность, упорство новоладожских рыбоводов внушают веру в то, что выйдет толк из начатого ими дела. Пашозерокое форелевое хозяйство дает вполне весомый продукт.
На доске планов и показателей у входа в правление колхоза имени Калинина в Новой Ладоге улов рыбы в Ладожском озере на 1990 год планируется почти на четверть меньше, чем попало в сети в 1985 году. Проблема экологического неблагополучия на Ладоге имеет немаловажный рыбный аспект: хуже вода, меньше рыбы. Потерю улова в озере колхоз компенсирует активизацией рыбоводства на водоемах востока нашей области; здесь цифры плана имеют тенденцию роста. Не только строят форелевые фермы, запускают в лесные озера пелядь (сначала надо извести щук, окуней), но сюда же, в верховья рек, текущих в Ладогу, завозят молодь сига — главной ладожской рыбы. Глядишь, сиги подрастут да и скатятся по Капше, Паше, Ояти, Свири в родную Ладогу, восстановится сиговое стадо — залог рыбацкой удачи. Ну конечно, тут есть доля риска: скатятся ли (щуки с окунями тоже не дремлют), но за дело колхоз взялся круто, уже прорубили просеку под дорогу из Харагеничей в Усть — Капшу.
После выхода Постановления об использовании пустующих жилых домов и приусадебных участков, находящихся в сельской местности, может быть, удастся купить здесь избу. Хотя есть в постановлении серьезные оговорки. Насчет «излишков сельскохозяйственной продукции» ничего не могу пообещать. И землевладельцы–вепсы на своих грядках «излишков» не выращивают, только- только к столу. Разве что «лукову траву». Да если и вырастишь «излишек», сдать его здесь решительно некому, вывезти не на чем.
Минувшим летом в начале июня я был в Ставрополье, там вовсю ели молодую картошку, редиску, огурцы–помидоры, петрушку с укропом, клубнику с черешней, розы в садах зацвели. На Вепсчине розы не растут. В холодное, мокрое лето вепсы до сентября картошки не капывали, а в сентябре поджидай морозов. В очень нужном, своевременном постановлении о купле продаже домов в опустевших деревнях не учтены климатические, почвенные и другие различия сельских местностей в России. И дома, в основном, покупают не земледельцы огородники, а пенсионеры, военные отставники, лица свободных профессий. Испокон веков художники на Руси живали в селах, в глубинках, не только морковку выращивали. Это надо бы тоже поиметь в виду.
Выйду из избы на волю, тишина обступит со всех сторон, после города ушам больно. Травы по пояс до самого озера, па окруживших деревню пригорках — до самого леса. Сельскую улицу выкосить, сена хватит на зиму корове Риме — одна и останется в Нюрговичах, если Вихровы уедут. Александр Тякляшон, тракторист (тоже верхом ездит в Корбеничи на работу), наладился перебраться жить к сыну на лесопункт в Курбу…
Вижу, как по крутосклону от озера к своей избе тянет на спине корзину с травой Федор Иванович Торяков, 1901 года рождения, коренной здешний житель, первый колхоз в Нюрговичах создавал, войну прошел, вернулся с двумя ранениями, с медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне», председательствовал в колхозе, поставил колхоз на ноги, после укрупнения был бригадиром. Податься Федору Ивановичу со своей старухой Татьяной Максимовной из Нюрговичей некуда, родни никого не осталось, так и кукуют в брошенной деревне, сами себя кормят с огорода да еще каждое лето сдают десяток барашков на мясо — вносят свой вклад в решение Продовольственной программы.
Еще постоянно жительствуют в Нюрговичах Иван Тякляшов с женой Маленькой Машей. Сама себя нарекла Маленькой. Маленькая да удаленькая: с мужиком сена накосят, стога сметают для совхоза и для себя; Маленькая Маша чуть возвышается над травой, только косынку ее и видно. Иван рыбаком в колхозе имени Калинина, его рабочее место на Гагарьем озере: плотина, дом рыбацкий, еще при Суханове построенный. Построили, Суханов распорядился: «Дом не запирать, а то сожгут». В дом приезжают кому не лень из Пашозера, Шугозера, Тихвина, Ленинграда; Иван Тякляшов наблюдает порядок. Вокруг Гагарьего озера боры: грибы, черника, брусника. Весной и осенью на Гагарьем озере делают остановку лебеди…
Время от времени открывают плотину, озеро осушают, чтобы задохлись щуки с окунями. Закроют плотину, вода опять набежит. В озеро запустили молодь сигов. Забот Ивану хватает.
Вот, собственно, и весь сказ о брошенной деревне Нюрговичи. Лет пять тому назад, когда я пришел сюда впервые, почти в каждой избе теплилась жизнь, выгуливалось стадо совхозных бычков, то есть была у людей работа. Совхоз построил поместительный скотный двор, с кирпичными стойками, под шифером. Двор целехонек до сего времени, так и стоит памятником нашему «богатству», нашей бесхозяйственности.
Судьба вепсовской деревни на северо–востоке Ленинградской области та же, что и русского населения Приладожья, Прионежья, но есть в ней нечто особенное: национальный характер вепса, запечатленная в языке, напеве, фольклоре, обряде самобытная культура!.. И — вполне естественная потребность каждого вепса принадлежать своему народу; любая народность, даже самая маленькая, самоценна, неповторима в человеческой семье, в истории человечества…
В самом начале моего долгого пути из Харагеничей в Нюрговичи зашел у нас разговор с Василием Богдановым (помните, печник из Ленинграда) о его национальности. «Я когда паспорт получал, — рассказал мне Василий, — меня спрашивают, какая национальность. Я говорю: вепс. Мне говорят, такой национальности нет. И записали русским…»
