Андрей Сидоренко - Молитва для Эльзы
Вскоре я смастерил телескоп длиной один метр семьдесят пять сантиметров. Корпус телескопа скатал из газетной бумаги, промазав ее крахмальным раствором, а в качестве объектива использовал стекло от обычных очков. Окуляром стала служить маленькая линзочка, которую нашел у себя дома в письменном столе.
Вместе с любимым прибором лазал по ночам на крышу и вскоре обсмотрел каждый кусочек неба. Я любовался звездами, мечтая вырасти и стать очень умным ученым, чтоб потом, преисполнившись чувством собственного достоинства, заняться тем, чем и так уже занимался. Мне хотелось того, чего нет, хотелось большего, а что имел – не сильно ценил. Разве мог понять, что именно тогда звезды были ближе всего, что именно тогда передо мной открывалась настоящая астрономия, волшебная наука.
Я повзрослел и, казалось, поумнел. Но зачем было умнеть, раз так и не сумел обрадоваться более, чем звездам во время тех ночей напролет с бумажным телескопом, оседлав крышу дома своего? Отрезок времени между мной теперь и мной тогда прожит в погоне за миражами. Хотелось достичь того, чего нет. А ведь усилия и страдания на пути испытал вполне конкретные. Может, так и должно быть? Кажется – да, но хочется верить, что нет.
Лежу под небом на почве степи вверх лицом и ощущаю небо целиком. И не надо никакого телескопа, и не надо знать расстояния вон до той прелестной голубой искорки. И не надо. Любуюсь ею и хочу запомнить. Только что открыл самый главный астрономический секрет: звезды надо не наблюдать, а любоваться ими, их надо не изучать, а любить. Я – настоящий астроном, и мне не нужна Нобелевская премия за какое-то там открытие.
Как прекрасно очутиться одному среди неухоженной степи! Как здорово чувствовать себя под вечностью неба! И если свобода не вымысел, а фактическое природное явление, то она должна находиться рядом. Кажется, до нее совсем чуть, но почему-то не кажется, что я свободен совсем. Груз прошлого тому виной или заботы о будущем, не могу сказать точно. Наверное, все вместе. Так или иначе, но я постоянно ощущаю это малюсенькое «чуть», даже привык к нему и не тороплюсь избавиться. А может, и не стоит этого делать? Может, это то самое, что только и держит меня здесь на моей планете в живом виде? Может, это как раз то, что делает мир таинственным и чудесным? Может, это «чуть» и есть самое драгоценное и прекрасное в мире? А я всю жизнь не там ищу чудес, которые находятся у меня под носом. Их следует не искать, а просто стараться разглядеть.
Мой папа моложе, чем я сейчас. Но он большой, загадочный и недосягаемый, как Млечный Путь. Не помню, какой у папы вид. Знаю только, что он рядом. И мама тут же, но она добрей и надежней. Ей верю, а папу пугаюсь.
Странно оказаться беззащитным, маленьким. Неуютно и стыдно. Чего-то хочется, и не пойму, чего же. Знаю, что люди должны быть хорошими и любить меня просто так.
Из глубины детской коляски в основном видится небо, а еще солнце. Жаль, не возили по ночам. Я бы обязательно разглядел звезды, и тогда мне бы удалось увидеть свою единственную и самую любимую звезду. Наверняка бы отыскал и разглядел, ведь я маленький, а значит, могу чувствовать первозданное и радоваться прекрасному. Тогда бы я дольше жил счастливым.
В процессе взросления все больше стали притягивать странные вещи, как то: вредные пищевые продукты и прочие предметы, которые вообще съесть нельзя, но от этого они почему-то делаются не менее привлекательными.
Сначала мне нравились конфетные обертки. Я коллекционировал их тщательно и самозабвенно, а потом играл во дворе в фантики, пытаясь таким способом умножить свое бесценное состояние. Больше всего ценились яркие и блестящие обертки, а фантик от самой вкусной конфеты в мире «Мишка косолапый» почему-то нет. Я не мог понять, почему, и мучился. Поглядите, пацаны, на обертку от «Мишки»! Давайте помечтаем, от нее гораздо вкусней во рту, чем от карамельного фантика. Но я не осмеливался сказать такое вслух. Меня не поняли бы и высмеяли. А что может быть хуже и страшней, чем оказаться высмеянным и одиноким. Тогда не с кем будет поделиться впечатлением о событии, или сделать совместное, важное дело. Во мне теплилась надежда, что из массы найдется мальчик, который тоже будет ценить такие же фантики, и с ним я буду крепко и долго дружить. Мы вырастем, станем большими и серьезными, как те дяди, которые курят и носят плащи и шляпы. Мы будем ходить под ручку с тетями в драповых пальто с лисьими воротниками. У нас будет много взрослых неотложных дел. А мы все равно будем видеться и вспоминать про детство и фантики. Но жизнь шла, а друг не находился, и мне долго пришлось притворяться, будто блестящие фантики лучше.
Первые люди, которых помню, были как черные тучи, которые загораживают небо. Наверное, они наклонялись надо мной, чтобы полюбопытствовать или посюсюкать. А я не в силах был ничего сказать, только страдал от того, что не видно пространства целиком. Позже люди приняли правильные очертания и разделились на детей и взрослых. В первую очередь я видел сверстников, а прочих не сильно учитывал. Они как кошки ходили сами по себе, интересуясь совершенно непонятными делами. С ними невозможно было ни о чем важном говорить.
Раз ковырял корни придорожной травы и извлек из-под земли жирного червяка. Он был не столько длинный, сколько толстый и сильный. Приятно и необычно держать в руках незнакомое безногое существо, преисполненное энтузиазмом странного движения. Приятно чувствовать, что я мощней и главней. Захочу – придавлю животное, и оно замрет навсегда, захочу – выдрессирую. Я носился с червем полдня. Потом он мне надоел. Определил его жить в майонезную банку, где он вскоре побледнел, а к вечеру сдох. Я позабыл о нем, возясь с временным замком из песка, а когда вспомнил, то было уже поздно, отчего сделалось грустно. Потом вечером мне не хотелось есть пищу, все думалось о загубленном существе. Какое-то странное чувство неотвратимости в груди. Мне очень хотелось поделиться горем с каким-нибудь взрослым человеком, чтобы тот понял мое несчастье и успокоил. Но кто из взрослых способен понять важное? Мама занята переживанием, чтоб я съел побольше еды, а папа смотрит на экран телевизора и не отвлекается.
Сейчас я тоже взрослый, и мне нет никакого дела до заморенных червяков в майонезных банках. Что-то ненужное происходит в процессе взросления, в результате чего я меняюсь до неузнаваемости. Неверно становиться совсем другим. Я должен бы улучшиться, а не измениться. К чему тогда те подготовительные годы? Неужели для роста тела? Вряд ли так глупо и обидно природа устроена.
Мой друг, Ваня Ландгров, после непродолжительной научной деятельности решил разводить пчел в степях Казахстана. Накупил продуктов питания, сел в машину и укатил на юг с помощью ручного труда незнакомого счастья искать. Обзавелся уликами и пчелосемьями, завез все это хозяйство от человеческих глаз долой и стал жить один среди трудолюбивых насекомых.
