Алексей Парин - Хроника города Леонска
И в каждом семействе было по пять-шесть лёвчиков. Потому что к тому времени в Венеции лёвчики были главными, если не единственными домашними животными. Они появились в Серениссиме давным-давно, никто не знает когда, но, по преданию, их завезли вскоре после того, как мощи апостола Марка были похищены в Александрии и привезены в Венецию. Вы, конечно, знаете эту историю, когда венецианские патриоты, купцы Буоно и Рустико, давным-давно, в 829 году, завернули корзину с бренными останками апостола в парус и положили странный груз под свиные туши, к которым таможенники-мусульмане и прикоснуться не могли. А вывезти мощи надо было потому, что Марк вместе со своим учеником Эрмагорой во время бури нашли убежище там, где потом возникло поселение Риальто. Святой Марк стал небесным покровителем Венеции, потеснив, а потом и отстранив рекомендованного прежде византийским императором святого Феодора, а символом города стал крылатый лев, знак Марка. На этом льве и свихнулся очередной патриот Венеции – он решил, что городу необходимо обзавестись собственным ручным животным, какого нет ни у кого в мире.
Этого патриота звали, по преданию, Флабанико (его правнук стал потом дожем Венеции), и нрава он был лихого. Ухарь отправился в Византию, потом объехал пол-Азии, а позже его занесло в Африку. В одном из племен пигмеев он обнаружил странных зверьков, которые были похожи один-в-один на львов, но только в несколько раз мельче страшных хищников. Флабанико обрадовался до сумасбродства, и его подручным удалось вывезти из самого сердца Африки двадцать чудесных животных. Он назвал их по-итальянски leoncini, леончини, и в целости и сохранности довез их всех до своего нежно любимого родного города на лагуне.
Здесь леончини разошлись по семьям и быстро прижились. Климат Венеции, такой зловещий и коварный, оказался им по вкусу. Не было ни одной семьи, где бы не жил маленький лев. Конечно, ни одно празднество не обходилось без зверьков, которые смело заняли место чуть что не «полномочных представителей» Венеции. Да и в некоторых политических событиях они тоже принимали активное участие. Достаточно вспомнить попытку мятежа в 1310 году, когда гордыня дожа Пьетро Градениго довела до того, что город был отлучен от церкви за свои художества. Заговорщики решили убрать дожа любой ценой. Утром в день мятежа один из возмутителей спокойствия, Баймонте Тьеполо, задержался в Мерчерии под огромной бузиной. Все жители сестьере переполошились, из закрытых окон неслись страшные проклятия. Только Тьеполо тронулся в путь, как ветхая старуха, синьора Джустина, высунулась из окна и осыпала бунтовщиков площадной бранью. А в руках она держала каменную ступку, в которой растирала чеснок. И тут ее за юбку потянул ее любимый леончино, и рука у старухи дрогнула, и тяжеленная ступка полетела вниз. И упала прямиком на голову знаменосцу отряда и убила его наповал. На том и кончился этот бунт. А дож основал тот самый Совет десяти, который определял жизнь Венеции вплоть до ее падения в 1797 году. Синьору Джустину чествовали как святую, а ее леончино Тонино нарисовали на всех венецианских фресках.
В Леонске леончини переименовали – и стали они лёвчиками. И вторая родина стала чудным зверькам такой же нежной – но и суровой – матерью, как Венеция. Дело в том, что никому не удавалось вывезти леончиков за пределы города на лагуне. То ли хитрые венецианцы так все устраивали, то ли правда венецианский климат оказался единственно возможным для малых львов, но в других городах Италии они просто не выживали. И в Венеции вообще дело кончилось тем, что после отъезда Гримальди и всех его сообщников, а потом еще и падения республики леончики постепенно вымерли. В Леонске тоже лёвчики оказались невывозными – сколько ни старались москвичи да петербужцы, саратовцы да астраханцы развести у себя лёвчиков, ничего у них из этого не вышло. А в Леонске наши любимцы выжили и в революцию, и в голод, и в войну. И до сих пор своей незамутненной добротой даже в минуты скорби помогают всем не терять самообладания.
Глава 3
Кто я такой
Теперь мне пора рассказать о себе. Я сижу на террасе своего дома в Шварцвальде под Фрайбургом и смотрю на лиственницы, которые стоят на лужайке прямо передо мной. Не знаю, кто-то из прежних владельцев посадил их или они выросли сами, но растут они в линеечку. Высокие, как приморские сосны. И меня все время занимает, сколько я на них ни смотрю, почему они выросли такие разные. Вот первая: у нее из самого корня, от земли, рядом с основным стволом тянется вверх второй, тоньше главного раз в десять. Он до половины высоты голый, ветки все отвалились, и только совсем высоко, я еле разглядел (мне трудно уже долго держать голову лицом наверх), из него растут в одну сторону полноценные длинные ветки с густым игольным опереньем. Две другие, вторая и третья, если считать по порядку от террасы, одноствольные, но ведь они одногодки, но вторая тощая, как одёр, а третья полнотелая, хочется сказать жирная, пышная, как кустодиевская баба. И завершает всю картину четвертая красавица – так вот она почему-то трехствольная, только не с самого низу, а на высоте метров десяти разделяется на два аккуратных цилиндра равной толщины, а потом, еще метров через пять, один из них раздваивается. И видно, что все три ствола друг другом довольны до чрезвычайности. Я склонен к философствованиям на обывательском уровне, и, глядя на эти лиственницы, я всякий раз думаю, что они как люди и у них у всех даже при одинаковых корнях и почве все складывается в жизни всякий раз по-разному.
Я немец, и мне девяносто лет. Родился я в 1923 году. Меня зовут Генрих, фамилия Ленрот, а уменьшительное имя у меня Ханя. Так меня прозвали, когда я был в плену в СССР после войны, две русские девочки. И так за мной это имечко закрепилось и в Германии, и оказалось, что неслучайно.
Еще я вам сразу скажу, что я пишу, конечно, по-немецки, потому что русский язык толком не выучил, хотя прожил в Леонске чуть не двадцать лет. А вы читаете перевод с листа. Я отдаю каждую главу, как только ее напишу, своему другу, который, как и я, сбежал из Леонска, после того как там произошла вся эта ужасная история. Он русский но в немецком купается, как в родном языке, и я ему полностью доверяю. Его зовут Митя, Дмитрий Бибиков. Он композитор, но у него выраженные литературные способности. Конечно, я у него полностью в руках и под контролем, но он мне обещал, что ничего в моем рассказе исправлять или уточнять не станет, хотя он тоже все видел от начала до самого конца. Но если вы все-таки заметите что-то подозрительное, даже неподходящее, вы имейте в виду, что это написал не я, а Митя. В моем возрасте мне некого попросить сверить перевод с оригиналом. Такую операцию проведут уже после моей смерти, и тогда Митю выведут на чистую воду.
