Александр Елисеев - Мусульманские паломники
Убаюканный легкою, пріятною свѣжестью, утомленный моремъ свѣта, разливающагося вокругъ и полупотухающаго на востокѣ, откуда уже появлялась синеватая, съ лиловою оторочкою, дымка, закутывающая далекіе Акабинскіе альпы, я наносилъ впечатлѣнія дня въ свою записную книжку, какъ мой проводникъ Рашидь, выпрямившись, и какъ бы ужаленный змѣею, произнесъ:
— Смотри, эффенди {Эффенди — господинъ, ваше благородіе.}, отъ востока виднѣется караванъ; вонъ идутъ дромадеры; много ихъ тамъ, — то хаджи, а не простой караванъ… Они идутъ прямо на насъ…
Я и другіе мои проводники поспѣшили высунуться изъ палатки и обглядѣть горизонтъ. Дѣйствительно, занявшись кейфомъ, мы и не замѣтили, какъ изъ далекаго ущелья выдвинулся огромный караванъ. Длинною лентою чернѣлся онъ въ облитомъ золотомъ и пурпуромъ горизонтѣ; впереди и сзади его неслись столбы пыли, которые лучами заходящаго солнца освѣщались въ чудныхъ переливахъ. Словно перья волшебной птицы, вились они вокругъ каравана, темно-красными, золотыми, пурпурными волнами и облачками, стремясь вверху и переходя въ розоватую дымку, уже сливающуюся съ лиловыми и голубоватыми тонами потухающаго неба. Несмотря на значительное разстояніе, я простымъ глазомъ даже различалъ нѣкоторыя подробности, благодаря замѣчательной чистотѣ воздуха пустыни. Нѣсколько десятковъ верблюдовъ было легко насчитать въ приближающемся караванѣ. Какъ бы выточенные изъ камня, обрисовывались они рѣзко-темными силуэтами на цвѣтномъ фонѣ горизонта и, преобразованные тою же оптическою иллюзіей, которая обусловливаетъ и миражи, они казались сравнительно огромными. Съ помощью простого бинокля я различалъ уже и всадниковъ, уныло покачивавшихся на горбахъ «кораблей пустыни». Половина хеджановъ {Хеджанъ — всадникъ, сидящій на верблюдѣ-хеджинѣ.} была вооружена, другая нѣтъ. Я сообщилъ объ этомъ своимъ проводникамъ. Въ одинъ голосъ тогда, при этомъ признакѣ, они отвѣчали, что то несомнѣнно хаджіаджъ {Хаджіаджъ — множественное число отъ хаджъ, по-арабски.}— паломники изъ Мекки и Медины. Поклонившись священной Каабѣ, облобызавши стопы и прахъ великаго пророка, они пробираются черезъ пустыни Іемена, Геджаса и Синая по пути хаджей (дербъ-ель-хаджіаджъ) въ Каиръ — настоящую Москву мусульманскаго міра. Давно мнѣ уже хотѣлось видѣть этихъ паломниковъ и пробыть хотя нѣсколько часовъ съ такими интересными людьми, если будетъ возможно. Мое давнишнее желаніе исполнялось: хаджи шли прямо на насъ. Небольшой ручеекъ, у котораго мы остановились, обыкновенно высыхающій въ это время года, манилъ видно и ихъ къ себѣ, какъ приманилъ онъ и нашъ караванъ, хотя мы имѣли еще полные бурдюки воды.
Я не сводилъ главъ съ интересной группы людей, приближавшихся въ намъ какъ-то особенно быстро. Чрезвычайная ли зеркальность воздуха, или другая оптическая иллюзія, приближала ихъ въ намъ какимъ-то волшебнымъ образомъ, хотя они были еще далеко отъ насъ. Вотъ уже можно различить не только самихъ всадниковъ, но даже и ихъ одежды; вотъ виднѣются бороды почтенныхъ шейховъ, или хаджей, а тамъ еще какія-то странныя фигуры, словно закутанныя въ саванъ мертвыхъ; онѣ не-то полусидятъ, не-то полулежатъ на цѣломъ ворохѣ одежды на бокахъ огромныхъ животныхъ. Все ближе и ближе придвигается караванъ; верблюды его уже фыркаютъ, какъ бы предвкушая отдыхъ; наши вторятъ имъ; словно тяжелая кавалерія, возсѣдающая на какихъ-то чудовищныхъ коняхъ, несется прямо на насъ нѣсколько десятковъ арабовъ. Заходящее солнце причудливо обливаетъ золотыми своими брызгами приближающійся караванъ, и эти металлическіе переливы свѣта въ пустынѣ, производящіе чудный эффектъ, заиграли на чалмахъ, бурнусахъ и ружьяхъ всадниковъ и на спинахъ ихъ животныхъ, казавшихся не то золотистыми, не то золотисто-пурпуровыми…
Ми приподнялись на своихъ мѣстахъ, пріосанились, и Юза — самый бойкій и юркій изъ моихъ проводниковъ и вмѣстѣ съ тѣмъ переводчикъ, величественно пошелъ впередъ, привѣтствуя пришельцевъ правою рукою и наклоненіемъ головы. Шаговъ за пятьдесять караванъ пріостановился, какъ бы по данному знаку и изъ строя верблюдовъ отдѣлилось одно могучее животное, на спинѣ котораго возсѣдалъ живой и вертлявый человѣкъ, сухощавый, какъ щепка, съ длинною съ просѣдью бородою, быстро бѣгавшими глазами и въ зеленой чалмѣ,— признакъ, указывавшій, что владѣлецъ ея не разъ уже побывалъ въ Меккѣ у гроба пророка и носитъ почетное имя хаджи. То былъ, вѣроятно, хабиръ — вожакъ каравана, или старшій изъ погонщиковъ — шейхъ-ель-джемали, на что отчасти указывало и его, изящно украшенное оружіе, которое онъ носилъ съ большимъ достоинствомъ, нарочно выставляя на показъ.
— Ель-саламъ-алэйкумъ (миръ вамъ)! — было его первымъ словомъ, съ которымъ арабы — этотъ народъ молитвы — обращаются къ путнику, гдѣ бы ни встрѣтили его.
— А-алейкумъ-ель-саламъ-у-рахмедъ-лилляхи-у-варактту (да будетъ милость Господня съ вами, его благословеніе и любовь)! — отвѣчалъ я, прибавивъ еще — мархаабвумъ (милости проеимъ).
— Тайбинъ, салямятъ-сіякъ-кейфъ-калекъ-ву (привѣтъ и тебѣ, здоровъ ли ты)? — спрашивалъ меня дальше хабиръ.
— Тайбинъ, ель-хамди-лилляхи (благодаря Бога, здоровъ), — было отвѣтомъ съ моей стороны.
Обмѣнявшись привѣтствіями, какъ глава своего каравана съ главою или выборнымъ пришедшаго, я предоставилъ дальше слово Юзѣ, приказавъ ему пригласить караванъ къ «благодатной и волшебной струйкѣ воды, которую послалъ Магометъ на помощь усталому путнику», — такъ полагается величать въ пустынѣ даже самую ничтожную лужу воды, хотя бы ее едва можно было пить. Наше приглашеніе не было впрочемъ необходимо, потому что бывалый предводитель хаджей безъ насъ зналъ, что не нужно проходить мимо хорошаго источника, когда онъ стоитъ на самомъ пути.
— Эль-хамди-лилляхи! — было единственнымъ отвѣтомъ со стороны араба.
Мой Юза что-то еще сказалъ, должно быть, очень хорошее, предводителю хаджей, такъ какъ этотъ послѣдній послѣ того обратился къ своимъ спутникамъ съ нѣсколькими словами, на которыя они отвѣчали дружнымъ — машаллахъ (да будетъ восхвалено имя Господне)!
Караванъ сталъ подходить еще ближе къ намъ и расположился шагахъ въ двадцати отъ нашей стоянки. Безъ всякихъ усилій со стороны вожатыхъ, верблюды стали, согнули колѣни жалобно заревѣли, какъ бы прося, чтобы сняли скорѣе грузъ съ ихъ, натертыхъ до крови, спинъ и горбовъ. Нѣсколько десятковъ всадниковъ медленною и важною поступью сошли со своихъ сэрджъ (нѣчто въ родѣ верхового сѣдла) и сняли разное тряпье, служившее имъ подстилкою. Затѣмъ стали разгружать животныхъ съ тою величественною медленностью и неторопливостью, какою отличается житель востока отъ юркаго, суетливаго европейца.
